Джеймс Миченер - Источник

Манера его исполнения понравилась царю – голос Гершома от первоначального накала тоски перешел к простоте и спокойствию ночных сцен, а потом – к напору бега быка. Царь откинулся на спинку единственного стула, слушая мастерское пение молодого человека, и после часа его песен старый властитель сам взял лиру и пробежался по струнам, но петь он не стал. На глазах его выступили слезы, и он продолжал сидеть в задумчивости, пока Ависага тихо не напомнила ему: «А теперь мы должны идти», и он, как послушный ребенок, последовал за ней.

Этим вечером в резиденции правителя звучали песни – Гершом был в первый раз приглашен в этот высокий дом. И все оставшиеся дни царь постоянно просил молодого человека петь для него; и наконец пришло время, когда Давид был готов сам взять лиру и спеть некоторые из тех знаменитых мелодий, которые он посвящал Яхве в молодые годы, когда славился как лучший певец во всем Израиле, – и они вдвоем несколько часов пели псалмы. На четвертый день, когда царь так и не удосужился посмотреть туннель, он положил конец пению, твердо сказав:

– Когда я вернусь в Иерусалим, этот юноша будет сопровождать меня. – Он обнял Гершома за плечи, словно тот был его сыном.

Когда царь Давид произнес свой приказ, Керит сидела рядом с ним, и слова эти с необыкновенной силой потрясли ее. Каждый день пребывания царя был для нее словно могучим ударом молота – они клали конец шести годам ее душевных терзаний. Она была свидетельницей унижений ее мужа, она видела, с каким пренебрежением такие люди, как царь Давид, отнеслись к труду по прокладке туннеля, считая, что это так просто. Она ясно понимала и то, почему он выбрал Гершома как единственного талантливого человека в Макоре, достойного пребывания в столице. Все, что говорил и делал царь Давид, заставляло прагматичные ценности Макора уступать абстрактной мудрости Иерусалима, и, не подозревая об этом, царь действовал так, словно хотел доказать правоту ее туманных выводов. Вскоре после отъезда генерала Амрама она позволила Джабаалу и Мешабу отвлечь ее внимание от Иерусалима, и она даже стала сомневаться в своих собственных убеждениях. Но теперь царь Давид и Гершом укрепили их, и никакие силы больше не отвлекут ее от того, что она еще много лет назад сочла правильным. И теперь она была готова предпринять решительный шаг, который приведет ее к городу Давида.

Когда пение закончилось, она на глазах у всех пришла с Гершомом в его лачугу и, остановившись в дверях, тихо сказала:

– Когда ты поедешь с царем в Иерусалим, я хочу быть с тобой.

Он в это время аккуратно укладывал лиру на тюк шерсти и не прекратил своего занятия.

– Я тоже хочу тебя, – сказал он, не глядя на нее.

– Сегодня вечером я останусь здесь, – сказала она, но даже после этих слов они побоялись обняться.

Керит медленно пошла домой, прикидывая, что ей придется сказать Удоду, но когда она вошла в дом, стоящий на краю шахты, которая так мало сказалась на их судьбе, то просто произнесла:

– Я уезжаю в Иерусалим. С Гершомом. И всю жизнь буду с ним.

Потом она вспоминала, что, когда произнесла эти слова, ее маленький толстенький муж разительно напомнил птичку удода – он стал крутить головой в разные стороны, словно ища ямку, куда можно засунуть свою глупую, свою милую, свою смешную голову.

– Ты не должна этого делать, – взмолился он, бегая за ней из комнаты в комнату, пока она укладывала вещи. Когда они оказались в комнате, где проводили свои страстные ночи, Удод сказал, что она может взять свою стеклянную косичку, но она оставила ее, не желая обижать его словами, что это дешевая финикийская мишура. Но она взяла браслет с янтарем в оправе из персидского серебра.

Выйдя из дверей дома и остановившись у провала шахты, которая так издевательски положила конец всем ее планам, она попрощалась с взволнованным маленьким строителем. И когда он дрожащим голосом попытался спросить у нее, почему она нанесла ему такой неожиданный удар, Керит на прощание бросила:

– Оставайся в Макоре с его старыми богами. А я больше не могу. – И она ушла.

Полный отчаяния, оставшись с двоими детьми, которых его жена бросила, и с ненужным царю туннелем, Удод бросился на поиски единственного человека, с которым мог посоветоваться. Когда сгустились мрачные серые сумерки, он пришел к сторожевым воротам, где Мешаб заканчивал работу над башенкой, которая должна была скрыть предательские следы на стене, и, полный растерянности, попросил Мешаба поговорить с Керит, но, к его удивлению, Мешаб отказался спуститься с башни.

– Я буду скрываться, пока царь Давид не уедет, – объяснил он.

– Но почему? – спросил Удод. Все, что происходило, смущало его.

– Царь Давид испытывает глубокую ненависть к моему народу.

– Но в нем самом течет кровь моавитян, – возразил Удод.

Он так явно нуждался в помощи, что Мешаб, пусть и зная, чем все это может кончиться, отложил в сторону мастерок, вытер руки и согласился поговорить с Керит. Но когда они вдвоем спустились со стены, один из стражников царя Давида увидел моавитянина и кинулся по улице с криком:

– Среди нас убийцы из Моава!

Сначала Мешаб попытался снова подняться на стену, но блестящие наконечники копий преградили ему путь отступления. И тогда он сделал то, к чему давно готовился, если попадет в такую западню, как сейчас. Он промчался мимо шахты, по извилистым улочкам, что вели от сторожевых ворот к храму. Вбежав в него, он кинулся к алтарю и ухватился за его рожки.

Едва только Удод успел нагнать его в этом святом убежище, как в дверях появились солдаты. Увидев, что моавитянин успел прорваться к алтарю, они отпрянули, но вскоре в храме появился царь Давид. Один, без Ависаги, с белым от ярости морщинистым лицом, он направился к алтарю:

– Не ты ли тот Мешаб, кому я подарил жизнь в Моаве?

– Тот самый. И я прошу у тебя убежища.

– Разве не ты убил Иерабаша, брата Амрама?

– Да. В бою.

– И разрушил храм Яхве?

– Мы взяли его штурмом.

– Ты не получишь убежища!

– Я прошу лишь то, что ты сам обещал.

– Я отказываю тебе! – загремел Давид. – Однажды я спас тебя, а ты снова пошел на меня войной! Стража! Взять его!

Стоны и крики отчаянной схватки нарушили тишину храма, потому что Мешаб не собирался сдаваться живым. Удод кинулся в гущу яростного боя, спасая своего друга, и закричал царю:

– Он свободный человек и просит убежища!

– Он не покорился Яхве! – в безумном неистовстве завопил Давид.

По указанию царя стража отшвырнула Удода, но, даже отлетев в сторону, он успел крикнуть еще раз: