Джеймс Миченер - Источник

Не прошло и двух дней после похорон Иуды, как ребе пришел в дом, где был траур, – поговорить с Шимрит. Взяв с собой для уверенности три свитка законов, он сел на стул, который обычно принадлежал Иуде, сложил руки под черной бородой и сказал елейным голосом:

– Твой муж скончался, не оставив детей. Разве не так?

– Да, так, – кивнула она.

– Ты знаешь наши законы. Когда бездетная жена становится вдовой, она должна немедленно выйти замуж за брата покойного мужа, чтобы продлить его имя в Израиле. – Наступило долгое молчание. Шимрит слушала, как холодный дождь барабанит по крыше. – Это твоя обязанность, – продолжил ребе, голос которого был едва слышен из-за шума дождя. Его ровный гул казался символом непреложной обязанности.

– Я не выйду замуж за человека, который убил моего мужа, – сказала Шимрит.

– Я могу приказать, чтобы тебя забили камнями. За ложные показания. – Дернувшись, ребе добавил: – Шимрит, выходи замуж за Аарона, как предписывает закон. В честь Иуды ты родишь детей, и сегодняшние неприятности будут забыты.

Она отказалась говорить на эту тему. Требование закона было морально оскорбительно для нее, и она не хотела даже обсуждать эту тему. Молча стоя перед раввином, она с силой прижимала руки к бокам, пряча дрожащие пальцы в складках шерстяного платья. Застыв в этой непреклонной позе, она продолжала ждать.

Ребе предпочел не обращать внимания на ее упрямство, поскольку уже знал из прошлого опыта, какое потрясение испытывает молодая вдова, когда ей говорят, что она должна немедленно выйти замуж за своего деверя. Но это здравое правило брало свое начало в те времена, когда Моисей водил евреев по пустыне, где существование клана было куда важнее, чем чье-то личное желание, и, хотя сейчас, при оседлой жизни, были весомые сомнения в необходимости такого закона, он продолжал существовать, и ему следовало подчиняться.

– Это обязательство возложено на тебя Господом, – пробормотал ребе. – Принеся жертву, ты продолжишь существование имени своего мужа. – Он замялся, потому что его слова не оказали ровно никакого воздействия на Шимрит.

Она не обмолвилась ни словом по поводу этого странного вердикта, и ребе видел, что бесполезно и дальше уговаривать ее, пока еще она испытывает такое потрясение из-за смерти мужа, и расстался с ней. Но тем же вечером он убедился, что евреи Макора начали делиться на две группы. Первые говорили: «Ребе, вы отлично знаете, что Аарон убил своего брата. Почему вы настаиваете, чтобы Шимрит вышла за него замуж?» Растерянный ребе отвечал им: «Я прикажу забить вас камнями до смерти за такие слова». Вторая же группа говорила: «Закон требует, чтобы бездетная вдова выходила замуж за брата своего мужа. Почему вы позволяете ей пренебрегать законом?» – «Я занимаюсь этим, едва только у меня выпадает время», – отвечал им ребе. Но и он видел, что с каждым днем этот раскол все углубляется по мере того, как отступники продолжают упорствовать в своих взглядах.

Наконец в конце ноября ребе явился в дом красильщика со свитком законов под мышкой и предъявил Шимрит строгое предписание:

– Я приказываю тебе сегодня же выйти замуж за Аарона.

Шимрит была готова, что наступит такой момент, и предпочла промолчать. Она решила, что никогда и ни за что не подчинится этому оскорбительному закону – пусть даже ее ждет изгнание или смерть под градом камней. Она слушала не слова ребе, а ровный шум дождя, и его непрестанный гул придал ей смелости и дальше решительно стоять на своем. На сердце у нее была стылая серость этого ноябрьского дня, и кровь в ней заледенела. Она никогда не выйдет замуж за убийцу своего мужа, и ограда вокруг Торы рухнула прежде, чем она произнесла хоть слово.

Но она продолжала молчать. И так же, как Аарон после изнасилования неправильно принял ее молчание за смирение, ребе сделал ту же ошибку.

– Вот тут написано, – стал он убеждать ее, разворачивая свитки Торы, – что, если братья живут вместе и один из них умирает, не оставив по себе детей, жена покойного не имеет права выйти замуж за чужака: брат ее мужа должен войти в нее, взять ее себе в жены и исполнять с ней обязанности мужа. И ее первенец, которого она выносит, должен унаследовать имя покойного брата, чтобы оно не исчезло из пределов Израиля. Это не мое желание, Шимрит. Такова воля Бога.

Но она продолжала молчать. Сильная еврейская женщина, умнее многих своих сверстниц, способная к неожиданным решениям, она начала обретать уверенность в своей странной решимости, которую выражала лишь в том, что прижимала руки к бокам с такой силой, что от сдерживаемой ярости у нее побелели кончики пальцев. Не меняя позы, она с таким презрением посмотрела на ребе, что этот трусливый толкователь законов быстро заторопился к выходу. В дверях он остановился:

– Мы все должны покорно следовать Божьему закону. Я займусь свадьбой, – сказал он и исчез.

Шимрит осталась одна в опустевшей комнате. По крыше барабанил холодный дождь, а за стеной убийца ее мужа прижимался ухом к стене, пытаясь уловить слова раввина. Шимрит прошептала про себя:

– Я не собираюсь соблюдать закон. Ибо если он говорит, что я должна выйти замуж за убийцу своего мужа… – Шимрит не закончила предложение, ибо понимала, насколько невозможно будет для нее доказать, что Аарон – убийца, и она предвидела, как будет давить на нее ребе, заставляя наконец принять этого красильщика с красными пятнами на руках. Но что ей оставалось делать – овдовевшей еврейской женщине без родителей? Теперь она по закону принадлежала своему деверю, и, пусть даже у него уже есть жена, ребе может приказать ей выйти за него замуж. И византийские солдаты заставят ее покориться этому решению, тем более что о нем уже формально объявлено. Все это в конце концов кончится трагедией, если она подчинится. Но она этого не сделает. И пока Аарон продолжал сидеть, прижимаясь ухом к стене, она выскользнула из дому и поднялась на крышу, где, стоя под струями дождя, смотрела в сторону Птолемаиды и размышляла, как бы ей сбежать.

А тем временем Абд Умар, слуга Магомета, вывел своих верблюдов и лошадей из мрачного леса на тропу. Ему предстояло пересечь одно из болот Галилеи. Пока его кони и верблюды добирались до этой трясины, пошел дождь, а поскольку тропа пролегала под низко нависающими ветками деревьев, всадникам пришлось спешиться и под уздцы вести своих животных в обход по северному краю болота, и, когда арабы оказались в этом незнакомом мире с нависшим темным небом, где по земле ползали какие-то твари, Абд Умар задумался, имело ли смысл пускаться в это приключение.

Пока они вели войны в открытой пустыне, ее необозримые песчаные просторы позволяли верблюдам мчаться на полной скорости. Абд Умар не сомневался в целях Пророка, что и доказало взятие Дамаска; в этой битве под ногами арабских верблюдов лежали так знакомые им песчаные пространства – если не считать последнего отрезка перед городом. Практически точно таким же образом пала и Табария: стремительный рейд верблюжьей кавалерии по пустошам к востоку от Иордана, быстрый бросок через возделанные земли – и взятие города. Но готовясь к штурму Макора, они столкнулись с новым видом военных действий – пугающий марш сквозь лесистые пространства, жутковатый пеший переход вокруг болота и скачка галопом до твердой дороги. Арабы предпочитали воевать по-другому, и Абд Умар уже прикидывал, когда все это кончится и он сможет вернуться в чистую и открытую пустыню.