Джеймс Миченер - Источник

Два германских рыцаря в упор смотрели друг на друга – воля и того и другого подвергалась жестокому испытанию, и наконец Гюнтер спросил прямо и резко:

– Фолькмар, почему бы тебе не взять сына и не вернуться в Германию?

Этот вопрос удивил пожилого воина. За все годы, прошедшие после гибели его жены и дочери в битве у фургонов, он почти не вспоминал Германию. Прошло более восьми лет с тех пор, как он в последний раз видел Рейн. Городом Гретц теперь правит его сын Отто. Да и сам Фолькмар больше не считал себя немцем. Обведя рукой скромное, но уютное помещение, в котором был раскинут праздничный стол, он спросил:

– Кто оставит это теплое место ради холодного замка в Гретце? – Он показал на вкусную еду, доставленную Лукой, на вино, на товары, которые постоянно поступали из Дамаска, и не мог не сравнить свое окружение с образом жизни немецких рыцарей в их убогих, запущенных замках на Рейне. Его жена Талеб носила расшитые драгоценностями шелковые одеяния, а его первая жена Матильда была счастлива, обзаведясь грубым холстом. В Макоре золото и серебро заменили свинец и бронзу Германии. Лука обеспечил ему доступ к медицинским знаниям, о которых в Германии и не подозревали, и он откровенно сказал:

– Если бы я потерял ногу в Гретце и меня пользовал бы германский доктор, то ныне я уже был бы мертв. И у меня нет никакого желания возвращаться в эту варварскую страну.

– Тогда оставайся здесь и помоги мне править, – потребовал рыцарь помоложе.

Гюнтер стал постоянно наезжать в Макор, и в течение первых недель в городе начали происходить разные изменения, самым заметным из которых было его намерение возвести на вершине холма огромный укрепленный замок.

– Каждый человек от Акры до Галилеи отработает на строительстве по шестнадцать дней каждого месяца, пока замок не будет закончен. В каменоломнях нам потребуется тысяча мужчин. Постоянно. И чтобы таскать камни, пятьсот лошадей. – Фолькмар, опираясь на костыль, который вырезал для него Лука, с трудом успевал за Гюнтером, пока тот размечал размеры замка, и Фолькмара не мог не поразить размах замыслов Гюнтера.

– Он будет величествен, потому что из него нам придется править необъятным королевством. – В этот день Гюнтер и начал постоянно употреблять слово «королевство», потому что именно его он и хотел отрезать для себя. Наконец он вернулся к уставшему Фолькмару, который стоял опираясь на костыль, и спросил: – Ты прожил тут пять лет. В какой части города лучше всего возводить наш замок?

Фолькмар объяснил, что для этой цели лучше всего подойдет северо-восточный участок, вплотную к базилике, потому что с этого места можно наслаждаться и прохладным ветерком, дующим из вади, и видом моря за Акрой. В силу всех этих причин Гюнтер испытал искушение строить замок именно здесь, но затем, обдумав возможности обороны, он выбрал запущенную часть города, ближе к востоку, потому что отсюда вади круто уходил вниз к северу.

– Когда-нибудь мы станем жертвами осады, – предсказал Гюнтер, – и этот провал спасет нас.

Так что к северо-востоку от базилики он стал возводить огромный замок, и, когда Лука увидел, что треть городских домов стоит на площади, отведенной под это строение, он запротестовал, но Гюнтер сказал коротко и просто:

– Снести их! – что и было сделано.

Он осаждал и брал штурмом около тридцати крепостей – Никею, Антиохию, Иерусалим, Ашкелон, – которые стали для него далекими снами, на плечи его, прикрытые доспехами, лился греческий огонь, отрубленными турецкими головами он снаряжал баллисты и забрасывал их в осажденные города, наводя ужас на защитников, – так что Гюнтер из опыта знал, как следует строить замки. Никаких прямых углов, никаких близко посаженных башен, потому что они были уязвимы для штурма. «Тараном всегда можно выбить угловые камни, – объяснял он Луке, – но если башня округлая, откуда начинать нападение?» Кроме того, он настаивал, чтобы все камни в кладке башен были плотно пригнаны друг к другу и штурмовые лестницы не имели бы возможности зацепиться за какую-нибудь щель. Все стены имели наклон, и любая часть их находилась под перекрестной защитой дождя стрел, как минимум, с двух башен. «Нижняя часть каждой стены, – объяснял он, – должна иметь резкий наклон во внешнюю сторону… вот под таким углом… и, когда со стен бросают камни, они с силой рикошетируют, сбивая с ног любого, кто пытается укрыться под стеной».

Два года, с 1104-го по 1105-й, Гюнтер работал не покладая рук над завершением своего замысла, и уже подходило время, когда рабочие стали прикидывать, что они смогут снова заняться своими полями, но он пресек эти разговоры, объявив, что настоящая работа только начинается – на вершине холма предстоит возводить массивные стены, в двадцать футов толщиной. «Крестьяне должны разойтись по домам и вернуться к своим семьям», – запротестовал Фолькмар, но молодой рыцарь буркнул, что, если город не будет защищен, вокруг города вообще не останется семей и домов, куда возвращаться. Гюнтер начал огромное строительство, которое должно было покончить с давней уязвимостью Макора – тысячу лет, со времен Веспасиана, он стоял, не прикрытый стенами. Городу предстояло стать образцом поселения крестоносцев – с замком, базиликой и мечетью, втиснутыми в пределы гигантской крепости.

Этим новым стенам крестоносцев, конечно, пришлось отступить внутрь от линии укреплений, которых в давние времена придерживались хананеи и евреи, потому что мере того, как холм рос в высоту, стоящие на нем здания все теснее прижимались друг к другу и их становилось все меньше. И когда вознеслись огромные стены, в их кольце началась новая жизнь. Теперь в скученном пространстве города могло жить не более трехсот человек, поскольку замок и религиозные здания заняли большую часть свободного пространства, но, поскольку укрепленный город обеспечивал мир в окрестности, под его стенами могли спокойно существовать до полутора тысяч крестьян, зная, что в случае опасности они могут найти себе убежище под защитой его укреплений. Когда работа была завершена, Гюнтер нашел успокоение от лицезрения мощи, утвердившейся на холме. Фолькмар как-то выбрался в оливковую рощу, откуда открывался вид на грозные башни, нависавшие над окружающими полями. Впав в мрачность, он стал рассуждать сам с собой: «Мы два года заставляли работать крестьян, но выстроили всего лишь тюрьму. Мы погребли себя в каменной могиле. Мы отгородились от людей, которые могли бы оказать нам поддержку, обоснуйся мы тут на всю жизнь». Он рассматривал замок и обнесенный стеной город не как воплощение безопасного убежища, а как чудовищную ошибку, которая сокрушит и положит конец идее Крестового похода. Опираясь на костыль, он захромал обратно, дабы уговорить Гюнтера, который в это время собирался возводить новую башню на северной стене, выходившей к вади.