Джеймс Миченер - Источник

– Вовсе нет! – запротестовал старик. – Я пошлю верблюдов в сопровождении проводника. А сам вместе с тобой перевалю горы и по пути встречу свой караван.

– Ты возьмешь своего коня? – спросил Фолькмар.

– Будет куда лучше, если ты прихватишь одного для меня… Нет! Я куплю в Дамаске лучшего коня, которого только смогу найти, а когда доберусь до Акры, продам его!

– Значит, договорились? – уточнил Фолькмар.

– В Цфате в апреле. – Когда два друга обменялись рукопожатиями, араб добавил: – Если мы все выяснили, то я должен двигаться.

– Лишь после того, как ты поешь, – возразил граф и пригласил его к столу.

Огромный зал, в котором расположились двое мужчин, был в 1105 году завершен Гюнтером Кёльнским и представлял собой шедевр искусства крестоносцев; тонкие каменные ребра, идущие вдоль стен, завершались высокими арками, в которых были прорезаны узкие стрельчатые окна. Каменный пол был так гладко отполирован и плиты так плотно прилегали одна к другой, что за двести лет их перекладывали только один раз. Когда их кладку протирали маслом – это и было сделано сегодня, – казалось, что под ногами не твердый камень, а блестящий шелк.

По залу были расставлены статуи знаменитых владельцев замка, в серебряных канделябрах из Дамаска и Алеппо курились свечи, и их лучи отражались в золотых украшениях из Багдада и покрытых расписной эмалью ящиках из Персии. Поскольку дерево уже начало становиться редкостью в Святой земле, огромные комоды, стоящие вдоль стен, и длинный стол были привезены сюда из Акры, куда изделия из лесов Сербии доставило генуэзское судно, но великолепный гобелен, висящий на восточной стене, был соткан в Византии.

Это был прекрасный зал, в котором всегда бурно кипела жизнь, – за предшествующие сто восемьдесят лет именно здесь Фолькмары заключали семейные союзы со многими из семей великих крестоносцев, не считая только Боэмонда Антиохийского и Болдуина Иерусалимского, которые неизменно отказывались вступать в родственные отношения с наследниками Ма-Кера. В этом зале заключались браки и происходили коронации, и в августе 1191 года здесь началось многомесячное празднество, когда замок был отбит у Саладина Ричардом Львиное Сердце и передан им Фолькмару IV. Ричард провел в замке две недели, оправляясь от раны, полученной при осаде Акры. Этот зал украшали своим присутствием принцессы Галилеи, тут бывали Эмбриакос из Генуи и Джон из Бриенны. Сюда являлись посланцы императора Комнина из Константинополя, властители Армении и Ибелины, местные аристократы. Здесь же бывали такие великие люди, как лорды из Тира, Кесарии и графы Триполи; но в истории этих выдающихся покоев одно имя стоит особняком, возвышаясь над всеми.

– Давай выпьем за Саладина, да будет проклята его память, – предложил Фолькмар, и старый торговец поднял свой бокал, хотя, как мусульманин, он не должен был употреблять вино.

– Он мне нравится, – признался старик. – Саладин был так благороден, что должен был бы считаться арабом.

– Он убил двух моих предков, – заметил Фолькмар.

– Если бы стороны прислушались к нему, – сказал старик, – мы бы уже давно поняли, как надо жить на этой земле.

– Вот тут я с тобой полностью согласен, – признал правоту собеседника Фолькмар.

В эту минуту в зале появился одиннадцатилетний сын графа и поздоровался с арабом, который часто привозил ему из Дамаска неожиданные подарки.

– Ты когда-нибудь показывал своему сыну Рога Хаттина? – по-арабски спросил Музаффар.

– Нет, – засмеялся граф. – Наша семья предпочитает держаться от них в отдалении.

– Следующей весной ты должен это сделать, – предложил Музаффар. – Чем больше мы знаем об истории, тем лучше.

Графиня Фолькмар прервала их разговор, пригласив мужчин в зал поменьше, где на тяжелом деревянном столе их уже ждал великолепный обед. Главным блюдом был самец косули, добытый на холмах напротив Акры, но кроме того, на столе были и куропатки, доставленные взамок мусульманскими торговцами из Иерусалима. Высились бронзовые вазы с черными сливами и абрикосами из Сирии, апельсины и поздние дыни с полей под Ма-Кером. Фолькмар догадался, что люди Музаффара уже доставили в замок новые припасы, потому что увидел перед собой небольшое серебряное блюдо с персидскими фиалками, залитыми прозрачным сахаром. Они были сдобрены корицей и предназначались на десерт.

– Мне всегда нравилось есть на вашей посуде, – пошутил Музаффар. – Видя ее перед собой, я чувствую себя едва ли не христианином. – Он поднял перед собой благородное старое блюдо, много лет назад вылепленное в Иерусалиме, но обожженное в гончарных мастерских Египта, и снова стал его изучать. На нем был лишь один искусный рисунок красного цвета: огромная рыба, с глупым видом раскрывшая пасть. Почти два столетия в каждой крепости крестоносцев хранился такой набор посуды, ибо рыба стала самой популярной эмблемой христианства: несколько столетий назад кто-то выяснил, что греческое написание слова «рыба», ichthys – это акростих, который может быть истолкован как «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель».

Пока они ели, Музаффар разглядывал фолианты, которые стояли в шкафах вдоль одной из стен зала. В Ма-Кере было семьдесят томов, что считалось в те времена солидной библиотекой, и большинство из них доставил Музаффар. В Алеппо, Смирне или Багдаде, где бы ему ни доводилось бывать, он собирал старые книги для своего друга, потому что, как и многие арабы того времени, он считал странным, что неграмотные крестоносцы проявляют так мало интереса к учению.

Когда неторопливая трапеза подошла к концу, он сделал последний глоток вина, поцеловал на прощание графиню, дал юному Фолькмару несколько монеток из Персии и, взяв графа под руку, повлек его к верблюжьей стоянке. Когда они остались наедине, он тихо спросил:

– А когда придет конец перемирия?…

Граф Фолькмар задумался и потом сказал:

– Люди в Акре полны надежды, а я – осторожности. Мамелюки могут выгнать нас с этих земель.

– Я тоже так думаю. И что же ты будешь делать?

– Замок я не оставлю. – Граф подозревал, что Музаффар мог явиться сюда и в роли шпиона, поддавшись давлению мамелюков. С другой стороны, если они послали его, то уж лучше пусть все знают. – Я буду сопротивляться, – упрямо сказал он.

– А мальчик?

– В этом-то все и дело, – ответил Фолькмар, не скрывая озабоченности.

– Почему бы тебе не отослать его обратно в Германию? – предложил Музаффар.

– Мой отец побывал в Германии, и я помню, как он рассказывал, что по сравнению с нашей жизнью в Ма-Кере германцы живут подобно животным. Они же считали, что отец стал настоящим арабом, и сомневались, можно ли доверять его религиозности. Он рассказывал, что они с кузенами почти не понимали друг друга: он любил учиться, а они даже читать не умели; он любил философские дискуссии, а они знали только охоту. Короче, он обрел цивилизацию от арабов, а его родственники предпочли оставаться варварами, полными подозрительности. И когда его тягостный визит подошел к концу, все испытали неподдельное облегчение, видя, как он уезжает, – да и он сам чувствовал себя точно так же. Не думаю, что моему сыну понравится в Германии.