Джеймс Миченер - Источник

Сразу же после того, как они расстались, произошли две вещи. Измотанный англичанин сказал одному из своих заместителей:

– Я в первый раз вижу, как евреи готовы сопротивляться. Они продержатся не более трех дней. Молитесь за этих бедняг.

И арабский снайпер, увидев в проеме улицы четкий силуэт Готтесмана, выстрелил в него, но промахнулся. Началась последняя битва за Цфат.

Как-то ясным октябрьским утром, сидя в обеденном зале, Кюллинан спросил:

– Что думают о поведении англичан в 1948 году те евреи, которые служили вместе с ними? Это был неприятный, тяжелый вопрос, и большинство старалось его избегать. Преуспей англичане в своих планах передачи Палестины арабам, они бы навечно заслужили ненависть евреев; обычно на эту тему старались не разговаривать. Но Элиав часто думал о ней и пришел к некоторым общим выводам, которые был готов обсудить.

– Да нормально думают, – начал он, раскуривая свою привычную трубку. – Я не готов обсуждать всю проблему целиком и не уверен в последовательности своих размышлений, но добрую часть жизни я имел дело с Англией и англичанами, и было бы глупо не принимать некоторые их идеи. Короче, когда англичане подобрали меня, я был грубым, необразованным хулиганом, и они сделали из меня человека. Во время войны с немцами они уважительно относились ко мне, и я был готов почти полюбить их. Когда мы начали войну против них, они вели себя с неприкрытой грубостью, и я должен был драться с ними. Оценивая все, что было, я просто в растерянности.

– Давай разберем твои мысли одну за другой, – предложил Табари. – Во-первых, они воспитали в тебе мужественность.

Элиав кивнул:

– Более того. Они дали мне жизнь. Спасли из Европы. Дали мне образование, наделили этим оксфордским акцентом, который помог произвести такое впечатление на американских археологов. Представь себе, что бы ты мог с ним сотворить в Чикаго, Джон!

– Спасибо, я себя прекрасно чувствую и в своих ирландских башмаках, – заметил Кюллинан. – Не забывай, Чикаго – не английский, а ирландский католический город. Но скажи мне вот что – англичане относились к тебе как к равному партнеру?

– Я думал над этим. Знаешь, некоторые евреи занимали в Англии очень влиятельные позиции. Дизраэли добрался до самого верха. Прекрасно шли дела у сэра Герберта Самуэли, Лесли Хор-Белиша. Они в самом деле были заметными личностями.

– Но они принимали тебя в свою среду? – прямо спросил Табари.

– Думаю, лишь какое-то время, когда шла война. Но я обманывался.

– Довольно странно, – заметил Табари, – потому что мы, арабы, которые учились в Оксфорде, всегда считали себя полноправными английскими джентльменами. И продолжаем считать.

– Тебе не приходилось потом драться с ними, – сказал Элиав.

– Верно. Мы дрались на их стороне, так что наши чувства к ним лишь усилились. Есть и другой интересный фактор… – сказал он как бы между прочим, но передумал развивать эту мысль и показал на Элиава. – Твой второй пункт. Что во время войны они хорошо относились к тебе.

– Так и было, – подтвердил израильтянин. – Они научили меня, как вести партизанскую войну, как руководить военным отрядом… словом, всему. В войне освобождения мне пришлось не самым лучшим образом поступать с англичанами, но я всегда говорил: «Томми, старина, ты сам научил меня этому». И я убеждался, что они хорошо учили меня.

– И у тебя не осталось горечи? – спросил Кюллинан.

– Ни капли, – сказал Элиав. И затем, несколько раз затянувшись трубкой, добавил: – И предполагаю, что говорю от имени большинства израильтян.

– Минутку! – возразил Кюллинан. – Я читал кое-каких израильских авторов и знаю, как они презирали проарабскую политику англичан… Почему, по-твоему, группа евреев взорвала в Тиберии грузовик с английскими солдатами?

Элиав сделал глубокий вдох, рассматривая трубку, которую он теперь гонял между ладонями, и сказал:

– Давай поговорим об этом грузовике. Как ты должен помнить, он был взорван в отместку за грубые действия англичан в Акке. И сомневаюсь, что ты можешь сделать вывод, будто грузовик был уничтожен евреями лишь из ненависти к англичанам. Человек, который это сделал, скорее всего, очень уважал англичан.

Под звон тарелок, которые кибуцники убирали со столов, Табари резюмировал:

– Ты сказал, что во время Второй мировой войны едва ли не полюбил их. Довольно странное утверждение для еврея.

– Я имел в виду, что после моего бегства из Германии… когда я узнал, какие там творились ужасы… – Элиав помолчал и сухо добавил: – У нас была большая семья. Мало кто из нее выжил.

Кюллинан сжал спинку стула и подумал: «Рано или поздно тебе должны были кинуть это в лицо. Я знаю Элиава много месяцев, но лишь сейчас он сказал, что потерял почти всю семью. В ресторане ты осадил грубоватую официантку. И лишь затем увидел вытатуированный у нее на руке номер из Берген-Бельзена». Он закусил губу и промолчал.

На Табари, может, потому, что он учился в Англии, последние слова Элиава не произвели такого впечатления.

– Да здесь у каждого есть такая же горестная история. Какое она имеет отношение к нашему разговору?

Элиав, как и большинство израильтян, понимал, что последует именно такая реакция, и сказал:

– Вот какое. В те самые худшие дни войны, когда я служил здесь в Палестине…

– Среди моих знакомых евреев, – перебил его Табари, – ты один из немногих, который говорит «Палестина». Я думал, что это слово изгнано.

Элиав улыбнулся:

– Когда я говорил, как солдат британской армии, я пользовался этим наименованием. Как израильтянину, мне не понравится, если ты назовешь мою родину Палестиной. Словом, когда я служил здесь и мы ждали, что из Египта на нас обрушится Африканский корпус Роммеля, а другие немецкие части ударят по нас из Сирии… – Он помолчал, пыхнул трубкой и сказал со сдержанной силой: – Если бы англичане не держались так отчаянно – можешь сказать, что героически, – то шестьсот тысяч евреев Палестины погибли бы в газовых камерах. – Расслабившись, он легко добавил: – Молюсь я редко, и когда делаю это, то обычно оставляю в покое и Бога и Моисея. Но часто прошу благословения фельдмаршалу Монтгомери. Уверен, никто из вас и представить не может, как я отношусь к нему. – Он выбил трубку и сказал, глядя в пол: – Это очень интимная вещь, джентльмены.

– То есть ты проводишь разницу, – спросил Кюллинан, – между теми англичанами, которые дрались вместе с тобой, и теми, кто воевал против тебя?

– Конечно. Потому что я обязан отличать друг от друга моих два «я». Того еврея, который все, что он знает, усвоил от англичан, и того, кто отчаянно дрался с ними.

– И ты способен разобраться в этой путанице собственной личности? – с сарказмом спросил Табари.