Джеймс Миченер - Источник

– Сколько проблем ты взваливаешь на свои плечи, – с уважением сказал Кюллинан.

– И самая сложная – это моя.

– Что ты имеешь в виду?

– Помнишь тот день, когда мы явились к воджерскому ребе… с Зодманом?

– Да.

– И служка спросил: «Коэн или Леви?» И все мы ответили – «Израиль».

– Я припоминаю, что Коэны сидели с накидками на головах.

– И я сказал, что объясню позже.

– Что ты и сделал. Коэны – священники. Все Леви – храмовые слуги. Израиль – это все остальные. Общее стадо.

– Если проследить непрерывную линию предков до дней Торы, то выяснится, что каждый еврей принадлежит к одной из этих трех групп. Все евреи, имеющие фамилии Коэн, Кац, Каилан, Кагановский… остальные можешь себе представить… все они происходят из рода священников, которые даже сегодня имеют определенные привилегии. Теперь ваши Леви, Левины, Левинсоны, Лоуи и прочие… все они относятся к роду Левитов и тоже имеют кое-какие привилегии.

– А ты, бедняга из рода Израиля… – начал Кюллинан.

– Я не принадлежу к нему, – сказал Элиав.

– Но у воджерского ребе ты сказал, что…

– Сказал. Потому что никогда не воспринимал всерьез эти штучки Микки Мауса… – Он запнулся. – То есть моя жена… Я ведь никогда не рассказывал тебе об Илане? Она погибла именно здесь.

– Она… что?

Элиав прижал к подбородку теплый чубук трубки и несколько раз попытался заговорить. Наконец, собравшись, он сказал:

– Я был женат на девушке, которая могла бы быть символом Израиля. Его знаменем. Она была израильтянкой. Совершенно удивительной личностью. Она была застрелена. Прямо вон там. Там…

– Будь я проклят, – пробормотал Кюллинан. Он вспомнил тот первый вечер, когда они с Табари увидели Элиава, стоящего на коленях у склона холма. Он не был склонен что-то рассказывать, но Кюллинан интуитивно понял, что сейчас лучше не молчать. – То есть мы раскапываем память об ушедших?

– Чем мы и занимаемся, – согласился Элиав. – И одно из привидений пришло в дом и дает о себе знать… довольно печальным образом.

– То есть как?

– Я же Коэн… это в самом деле так. Я происхожу по прямой линии от святых людей из города Гретца, что на Рейне. И вот что о Коэнах – им никогда не разрешалось жениться на разведенных женщинах.

– Что это значит?

– По израильским законам, Коэн не может брать в жены разведенную женщину. Этого просто не может быть.

– Но вы же с Веред обручены.

– Это так. И если мы с ней захотим пожениться, нам придется лететь на Кипр, искать какого-нибудь английского церковника, который поженит нас по своим правилам, затем возвращаться в Израиль и там жить во грехе.

Кюллинан не мог удержаться от смеха.

– Мы пытаемся раскопать древнюю историю, а оказывается, живем в ней.

– Ты не прав, – возразил Элиав. – Ты вкапываешься в иудаизм, но даже не попытался понять его. Джон, мы особый народ с особыми законами. Как ты думаешь, почему я просил тебя пять раз перечесть Второзаконие? Черт бы тебя побрал, тупого ирландца! Я не католик. Не баптист. Я еврей – и я вышел из самого древнего народа с самыми древними законами.

– Теперь-то я начинаю это понимать, – извинился Кюллинан. – Но все эти дела с Кознами…

– Ты видел и Левитов. Священник не должен брать в жены распутную женщину или неверующую; в той же мере они не имеют права уводить женщин от их мужей… Вот так обстоят дела. Поэтому мы и не можем пожениться в Израиле.

– Минутку! Ведь Веред – вдова.

– И даже более того – она разведена.

– Тогда я ничего не понимаю.

– Я хорошо знал ее мужа. Мы не раз дрались бок о бок с ним – отважный и красивый юный покоритель женских сердец. Веред была просто очарована им, и в тот день, когда мы сняли осаду с Иерусалима, она вышла за него замуж. Но похоже, когда настал мир, он не смог вписаться в него. Он никак не мог понять, что все изменилось, так что им пришлось развестись. Затем, во время Синайской кампании, ему представилась еще одна возможность. Ты не представляешь, чего он достиг, возглавив танковую колонну, и предполагаю, Бог оказал ему милость, даровав смерть в бою. – Он помолчал, вспоминая своего отважного раскованного друга. – Бар-Эль был одним из настоящих героев, которых мне довелось знать. Он действительно был героем.

– Но если Веред овдовела…

– Самое главное в том, что она была разведена. Одно дело, реши я надолго остаться на этих раскопках. Мы бы слетали на Кипр, поженились там, а если бы со временем, когда нашим детям пришла пора жениться, раввины сочли бы их незаконнорожденными, они бы тоже слетали на Кипр. Но я не мог бы войти в кабинет министров, не мог бы попытаться изменить еврейские законы.

– Ты готов отказаться от Веред ради этого поста? – изумленно спросил Кюллинан. Бурная эмоциональность вопроса убедила Элиава, что романтический ирландец готов справиться с любыми проблемами, лишь бы жениться на Веред. И его дядя, который был католическим священником, его отец, который продолжал изрекать глупости, его сестра, его друзья – все могли идти к черту, если он изъявит желание жениться на миссис Веред Бар-Эль. А оно у него присутствовало.

Потрясенная реакция Кюллинана заставила Элиава осторожно подбирать слова для ответа:

– Как ирландец, за спиной которого столь непростая ирландская история, ты именно так и должен был сформулировать вопрос. Но я еврей, и у меня совершенно иная история. У нас две тысячи лет не было своей страны, Джон. Я и еще несколько… нас в самом деле была лишь горсточка… моя жена… муж Веред… и чудесный сефард Багдади, о котором я часто думаю… – Он остановился и после долгого молчания продолжил: – Мы построили страну, в которой евреи со всего мира могут жить еще тысячу лет. Сегодня государству приходится принимать важнейшее решение, имеющее отношение к основам его структуры, и Тедди Райх убедил меня, что я нужен…

– Где?

– В самых важных местах. Вопрос, который ты мне сейчас задал, имеет смысл, когда ты задаешь его как ирландец. Для меня же, как для еврея, он должен звучать так: «Готов ли ты в соответствии с еврейским законом отказаться от Веред Бар-Эль, чтобы помочь сохранить концепцию Израиля?»

– И ты готов?

Элиав уклонился от ответа.

– В ту ночь, когда на этом холме погибла моя жена, наш отряд направлялся в Акку. Веред и ее муж взяли на себя заботу обо мне, потому что я был на грани потери рассудка. Мы штурмом взяли Акку, который защищал Табари со своими арабами. Тридцать наших еврейских бойцов столкнулись с… бог знает, сколько там было арабов. Я как-то обогнал цепь наступающих, вырвался далеко вперед, и меня конечно же убили бы, если бы не эта семнадцатилетняя малышка, которая пробилась ко мне с ручным пулеметом наперевес. Открыв огонь, она расчистила улицу и привела меня обратно, словно я был ее дебильным ребенком. Я до сих пор чувствую, как она держит меня за руку.