Джеймс Миченер - Источник

– Вы не будете сопротивляться, Зодман, потому что людям вашего типа этого никогда не приходилось делать. Ни в Берлине, ни в Париже, ни в Амстердаме. И ты тоже, Кюллинан. Вы будете молиться, вы будете выпускать взволнованные заявления, выражать глубокое сожаление, но вы и пальцем не шевельнете. А Элиав от имени правительства привычно заявит: «Ведущие нации мира обязаны что-то сделать», но и он понятия не будет иметь, что именно, и не сможет ничего подсказать. – Шварц с презрением посмотрел на троих мужчин и сказал: – Но никому не придет в голову заявить: «А почему бы самим евреям не взяться за дело?» Вот поэтому моя группа будет готова действовать. – Он повернулся к Зодману и сказал: – Так что, когда в Чикаго начнутся беспорядки, а вы будете уверять, что с ними удастся справиться, если евреи найдут общий язык с правителем и начальником полиции, никто не будет ждать от вас каких-то действий, Зодман. И я прошу только об одном. Если в это нелегкое время вы увидите меня на улице и поймете, что я прибыл из Израиля, чтобы возглавить еврейское сопротивление, не выдавайте меня. Посмотрите в другую сторону и молча пройдите мимо. Потому что я прибуду, дабы спасти вас.

Он коротко кивнул трем слушателям и прекратил дискуссию – жесткий и собранный человек, который не питал никаких иллюзий по поводу современного мира. Человек той породы, которую Кюллинан уважал и даже любил, – мужественный и несгибаемый, готовый противостоять и всей христианской церкви, и объединенным арабам, и перепуганным еврейским соглашателям Флориды, и растерянным неевреям. Словом, всем, кто захотел бы принять участие в этом действе. Было приятно знать, что такие люди населяют новый Израиль, и Кюллинан благословил неуемную самоуверенность Шварца:

– Если вы направите свое мужество в другое русло, Шварц, вы построите великую страну.

– Если я когда-нибудь увижу его на улицах Чикаго, – сказал Зодман, – то первым делом позову копа.

Но Веред тихо сказала:

– Ты изменишь свое мнение, Пол, после того, как мы с тобой поговорим.

На следующее утро Зодман, американский еврей, доставил Веред, сабру, на Кипр, где их поженил пастор англиканской церкви, который давно занимался этим доходным делом – объединял пары, которые искренне любили друг друга, но по еврейским законам не имели права стать мужем и женой. Он был морщинистым человечком с плохими зубами и, благословив Зодманов, сказал:

– Передайте всем нормальным евреям, чтобы они не беспокоились из-за этих глупостей. В свое время моя церковь тоже руководствовалась такими же глупыми законами, которые заставляли людей бежать из Англии и вступать в брак в Гретне-Грин, но мы избавились от них. Держу пари, что вы понятия не имеете о Гретне-Грин, что в Шотландии.

Он сделал обряд бракосочетания глубоко трогательным событием, настоящим религиозным ритуалом, и в конце его смущенно спросил:

– Поскольку тут некому сопровождать невесту, разрешено ли мне будет поцеловать прекрасную леди? – Он был почти такого же роста, как Веред.

Не самое лучшее настроение, в котором Зодман и Веред покинули Макор, оставило по себе горький осадок, и именно Кюллинан обратил на это внимание:

– В 70 году нашей эры, после того как Веспасиан взял Макор, его сын Титус захватил символы иудаизма и увез их в Рим. Сегодня Зодман купил их для немедленной доставки в Америку.

– Может, он и прав, – мрачно добавил Элиав. – Может, главенство в иудаизме перейдет в руки американцев.

Состояние потери, в котором находились двое мужчин, было таким подавляющим, что Кюллинан испытал облегчение, когда нашел повод съездить в Иерусалим. Никому ничего не объяснив, он выскочил из кабинета, крикнув из-за плеча: «Ребята, вам лучше начать упаковывать бумаги!», но Табари, которого беспокоила мрачность Элиава, подумал: было бы куда лучше, останься Кюллинан здесь, чтобы Илан мог уехать хоть на несколько дней.

Погрузившись в задумчивость, араб все же нашел какие-то срочные дела, чтобы отвлечь Элиава от мыслей о Веред. А как-то утром, когда он стоял на каменном основании траншеи В, под которым уже ничего не могло быть, ему довелось заметить, что от северо-западного конца расчищенного скального основания к западу под откос идет еле заметное углубление, и, взяв небольшую лопатку, он начал осторожно раскапывать перпендикулярную западную стенку траншеи, убедившись, что, как он и предполагал, уклон скалы тянется в сторону вади. Окончательно уверившись в правоте основного предположения, он еще около двух часов просидел на дне траншеи, ничего не делая и лишь глядя на массивную скалу. Перед его мысленным взором проплывали самые разные поселения, обитавшие на этом холме, но для Табари все они несли в себе тайну. Где же располагался первый источник? В своих размышлениях он стал переходить к самому раннему поселению, к уровню XIV, которое существовало здесь примерно одиннадцать тысяч лет назад, когда люди только начинали обрабатывать землю, – и он снова и снова приходил к выводу, что самые первые семьи должны были жить где-то у самого конца этого пологого склона, поближе к неуловимому источнику, где бы он ни был. Его мыслительный процесс носил полубессознательный характер: как член семьи Ура, он испытывал глубокую нежность к этой земле и каким-то образом чувствовал, что самые первые землепашцы должны были найти пахотную землю у подножия склона, чтобы дожди обильно орошали урожай и каждый год приносили вниз размытые осадочные породы, удобрявшие почву, которая в противном случае быстро истощилась бы. Где могла быть такая земля поблизости от скалы Макора?

Он прекратил бесплодные умствования, расслабился и попытался вызвать в воображении скальное основание холма таким, каким оно было не одиннадцать тысяч лет назад, а двести, триста тысячелетий… Он начал обильно покрываться испариной по мере того, как его тело сливалось с этой древней землей. Ладони стали влажными и липкими; он тяжело дышал. Поскольку Табари прикинул, где кончался пологий склон, он мог сделать вывод, где располагался этот пропавший источник, и если он найдет его, то сможет продолжить историю холма на шестьдесят, а то и на сто тысяч лет назад. Может быть, Макор превратится в одно из великих археологических открытий, станет классикой раскопок, на которую будут ссылаться ученые, как они сегодня упоминают Кармель, Иерихон и Гезер.

– Элиав! – позвал он, когда подошел к концу третий час. Еврей работал в траншее А, но посыльный нашел его, и вскоре он уже стоял на краю разреза, глядя вниз.

– Нашел что-то интересное? – задал он традиционный для археологов вопрос.

– Спустись-ка сюда, – сказал Табари, скрывая возбуждение. Когда Элиав увидел следы раскопок у основания западной стенки траншеи, он осведомился, в чем дело, и Табари ответил: – Присмотрись. Что-то видишь? – Еврей опустился на колени, внимательно рассмотрел цельный камень и сказал: – Следов инструментов не имеется. Нет и надписей. – Поднявшись, он несколько минут рассматривал окружающую обстановку, затем снова опустился на колени и стал вглядываться в раскопанный уровень. На этот раз он возбужденно вскочил со словами: – Весь склон явно идет в ту сторону! – Помолчав, он восхищенно взглянул на Табари и запинаясь, произнес: – И если склон продолжить, то без труда можно найти где-то там, под холмом… – Он остановился.