Карин Эссекс - Фараон

Единство. Мечта Александра, мечта Птолемея Сотера, мечта Клеопатры и Цезаря, Клеопатры и Антония. Почитание всех богов мира и единство всех людей, их почитающих. Эта заветная мечта дошла к ней, передаваясь из поколения в поколение, и, несмотря на все перенесенные ею страдания, она поняла: мечта о единстве все-таки жива.

Она вспомнила о своей беседе с философами, которые учили, что все боги — и даже странный свирепый бог, которому поклоняются семитские племена, — суть одно Божество, и ей подумалось: может, эту концепцию придумали ее предки? Ее отец, хоть и был ревностным приверженцем Диониса, тяготел к подобной теологии. Ей вспомнилось, как отец взял ее, девятилетнюю девочку, в храм Сераписа и как жрецы продемонстрировали ей науку, скрывающуюся за внешними чудесами храма. Ей продемонстрировали, как магниты и проволочки ведут бога в объятия богини, какие сифоны используются, чтобы изобразить превращение воды в вино, и как огненные машины создают ослепительную вспышку на алтаре. Все эти представления описал в своих книгах Полибий, потрясенный тем, как жрецы используют магию, дабы внушать простым людям страх перед богами. Но Клеопатра полагала, что это не способ вызывания страха, а путь к умиротворению, возможность на чувственном уровне подтвердить, что вся магия богов, о которой люди знают и которую ощущают сердцем, — истинна.

«Неужели у богов недостаточно сил, чтобы творить чудеса самостоятельно?» — помнится, спросила тогда она у отца, насупленная и возмущенная. Авлет же ответил: «Люди называют это чудом; ученые называют это изобретением. Но изобретение и есть чудо, разве не так? Никогда не отнимай у людей веру в могущество богов и никогда не разуверяйся в нем сама».

Клеопатра, державшая Антония за руку, встретилась взглядом с каким-то ребенком, идущим в процессии. Его глаза были словно две чаши, до краев заполненные мудростью. Заглянув в них, она ощутила себя не царицей и не богиней, а всего лишь матерью, молящейся о безопасности и счастье для своих детей. И этот обыкновенный мальчик внушил ей благоговейный трепет; она не поняла его, но приняла.

Хотя Антоний запретил ей делать это, Клеопатра ходила среди умирающих, разговаривала с ними на их родных языках и заверяла, что проследит за тем, чтобы о них позаботились, а в самых тяжелых случаях обещала, что их матерям сообщат о дне их смерти и расскажут, как их похоронили. Антоний был в ярости. Она рискует своим здоровьем! Но она никогда не болела. Кроме того, ей казалось, будто римляне с восхищением смотрят, как она добровольно старается поддержать больных. Она была более мужественна, чем они; никто из римских воинов, вне зависимости от звания, не смел и близко подойти к больным.

Они были заперты в Амбракийском заливе уже почти четыре месяца. Смерть от дизентерии была медленной и нелепой, а в сочетании с горячкой, вызванной малярией, она оказывалась вдвойне ужасной. Это бедствие поразило их около двух месяцев назад — третье в серии внезапных и непредвиденных несчастий, повергших их в отчаяние.

Клеопатра закрывала рот и нос платком, чтобы защититься от зловония смерти. Госпитальный лагерь был переполнен, а блокада не позволяла призвать врачей или получить необходимые лечебные снадобья. И теперь Клеопатра осматривала больных, хотя бы для того, чтобы оценить степень понесенного армией урона. Они потеряли половину гребцов; те же, кому повезло выжить, были слишком слабы, чтобы грести. Им придется сжечь половину своих кораблей — или оставить их Октавиану и тем самым способствовать усилению его флота. А пока что они заперты в этом болоте.

— Как же случилось, что после всех наших расчетов, при всех наших преимуществах теперь мы, а не наш враг помышляем об отступлении? — спросила Клеопатра у Антония.

Она не хуже прочих знала, что произошло, но полагала, что если они будут снова и снова анализировать подробности, то отыщут какой-либо доселе не замеченный ими выход из ужасной ситуации.

— Я пытался втянуть его в войну на суше. Он же не тронулся с места.

За последние два месяца Антоний дважды пересекал залив: один раз — чтобы спровоцировать Октавиана на битву, а второй — чтобы отрезать его от источников воды. Обе затеи провалились. Октавиан со своими легионами сидел на возвышенности и не намеревался покидать лагерь.

— Некоторые шепчутся, что боги отвернулись от меня, — негромко произнес Антоний.

Голос его был насмешлив, но Клеопатре подумалось, что в глубине души он и сам в это верит.

Клеопатра надеялась, что Цезарь не завещал Октавиану того, что сам считал самым ценным своим качеством: покровительство Фортуны. Но царица все же опасалась, что после смерти Цезаря Фортуна принялась лихорадочно озираться по сторонам в поисках того, кого могла бы связать с собою, и выбрала Октавиана. Быть может, Фортуна решила, что этот мальчишка, столь явно обделенный дарами природы, куда больше нуждается в ее внимании, чем такой человек, как Марк Антоний, который и так уже обладал массой преимуществ: возрастом, опытом, храбростью и мужеством, искусностью в управлении государственными делами, хитростью, талантом оратора и красотой. Быть может, Фортуна обдумывала и кандидатуру Антония, но в конце концов пришла к выводу, что он и так уже достаточно благословен. И потому одарила своей благосклонностью ничем не примечательного мальчишку, который возвысился лишь благодаря завещанию Цезаря. Фортуна была безраздельно предана Цезарю — вплоть до того самого момента, когда отошла в сторону и позволила врагам пронзить его кинжалами. Должно быть, она почувствовала себя потерянной без постоянно предъявляемых требований своего любимчика, подобно матери, чей единственный сын уехал учиться и ей оказалось не на кого изливать свою великую любовь.

Но даже если Октавиан и не унаследовал тесных отношений Цезаря с Фортуной, не приходилось сомневаться: именно она послала ему Марка Агриппу. Агриппа был наделен стратегическим гением Цезаря вкупе с его же готовностью идти на риск. Агриппу никто не любил, но, похоже, это не имело значения. Суровый, лишенный обаяния, он был полной противоположностью Антонию, который властвовал над людьми именно благодаря своему очарованию.

— Не знаю, удача это или мудрость, но стратегия Агриппы великолепна, — сказал Антоний. — Он напал на Метону с юга, так что нашему флоту пришлось покинуть северную базу на Коркире, чтобы прийти Метоне на помощь. Тем самым Агриппа расчистил Октавиану путь через море. Одним внезапным налетом он отрезал нас от снабжения и высадил свои войска. Он что, заранее знал, что у нас на уме? Затем мы двинулись в Амбракийский залив, дабы встретиться с Октавианом, а Агриппа захватил Патры! Я не верю, что все это было спланировано. Октавиан не может быть настолько умен. Мне кажется, боги благосклонны к нему.