Карин Эссекс - Фараон

И когда флот Антония бежал из Амбракийского залива, то все, что потребовалось Октавиану, — это сказать пленным, что Антоний бросил их ради Клеопатры, что все это время они полагали, будто сражаются за своего великого римского полководца, в то время как в действительности этот полководец более не властен над своими чувствами и находится в рабстве — телом, душой и мужским естеством — у честолюбивой царицы. Они-то считали, что Антоний верен своим людям, что он пожертвует собой ради того, чтобы спасти самого малого из них, но самая эта верность оказалась мифом. Разве не проявил Антоний свои истинные устремления, свою неутолимую похоть к царице, когда бросил своих подчиненных погибать в битве в заливе, дабы сам он мог и впредь наслаждаться ее обществом? Какой мужчина — какой римлянин — мог проявить себя столь бесстыдно любострастным?

В последний момент Октавиан осознал, что большинство солдат не поймут слова «любострастный», а потому заставил себя быть грубым и назвал Антония «пиздолюбом», и все, кто его слушал, заржали при этих словах.

Увидев, как быстро он преуспел в том, чтобы заставить пленных изменить мнение касательно их полководца, Октавиан послал гонцов к армии Антония, которая под предводительством Канидия Красса двигалась маршем к Александрии. К тому времени, как посланцы Октавиана встретились с ними, солдаты Антония уже несколько дней не видели своего полководца и его блеск уже не ослеплял их разум. Услышав предложение золота и земли, армия Антония прямиком направилась к лагерю Октавиана, не обращая внимания на Канидия, кричавшего им в спину: «Товарищи! Не теряйте рассудка!»

Как только большая часть войск перешла к Октавиану, завершение задачи стало детской игрой. Оставалась лишь одна трудность. В Италии не было земли и денег, чтобы выдать солдатам обещанную им непомерную плату. А солдаты, которым не платят жалованье, нередко переходят на сторону первого же, кто покажет им золотую монету. И если упустить время, этим «первым» окажется Антоний. И без того уже солдаты, не встретив немедленного удовлетворения своих требований, подняли в Италии бунт, и даже Агриппа не смог утихомирить их. Вместо того чтобы преследовать Антония до самого Египта и закрепить свою победу, Октавиану пришлось плыть в Брундизий, приказать конфисковать все земли и достояние союзников Антония и раздать все это старшим ветеранам. Остальных он успокоил, лично поклявшись, что вскоре они получат все, что им причитается. Дабы убедить их в серьезности своих слов, Октавиан выставил на продажу свои собственные земли, однако не раньше, чем его друг Меценат заверил его в том, что никто не окажется достаточно глуп, чтобы купить их.

Октавиану нужно было действовать очень быстро, пока он еще сохранял преимущество за собой. Землю в Италии следовало приобретать у ее законных владельцев. Не осталось ни клочка, который можно было бы отобрать у кого-либо, кто считался врагом. Октавиан не имел права рисковать: если бы он конфисковал владения у тех, кто выступал на его стороне, возникла бы реальность новой гражданской войны. Между тем деньги следовало выдать как можно скорее — прежде, чем солдаты найдут себе нового господина или вернутся к прежнему.

Сейчас важнее всего было время. Некогда захватывать земли, поднимать налоги и грабить храмы. В мире осталось лишь одно место, где хранилось много денег, которые можно было захватить разом. И именно в этом направлении сейчас были обращены все помыслы Октавиана.

Мая первого числа,

из города Гера на острове Самос.

Клеопатре VII, царице Египта.

От Гая Октавиана,

сына божественного Юлия Цезаря.

Госпожа!

Миновало уже немало месяцев со времени нашей встречи в Амбракийском заливе, и я долго ждал известий от тебя. Наконец я получил твое письмо с предложением начать открытые переговоры. Я сознаю, что тебе есть что предложить. Но боюсь, что не смогу вести переговоры с тобой, пока ты не докажешь, что готова и впредь нести титул, который некогда пожаловал тебе Сенат, — титул друга и союзника римского народа.

Есть лишь один способ доказать это: передай Марка Антония в руки ближайшего представителя римских властей либо предоставь неоспоримые свидетельства его казни. Могу ли я предложить, чтобы мой заместитель Корнелий Галл, ныне находящийся в Кирене, стал нашим посредником в этом вопросе? Как только ты отделаешься от Марка Антония — любым путем, который сочтешь приемлемым, — мы приступим к заключению союза, который можем установить в память о моем отце и твоем друге, божественном Юлии Цезаре.

Клеопатра смяла письмо в кулаке и прижала стиснутую руку к животу. Сколько ударов можно нанести одним-единственным коротким посланием? Это первое открытое заявление о столь долго лелеемых намерениях Октавиана: он жаждет видеть Антония мертвым. Клеопатра никогда не верила, что Октавиан захочет делиться властью, и теперь у нее в руках доказательство ее правоты. Октавиан ждал, пока ступит на Самос, на ту самую землю, где Клеопатра и Антоний праздновали победу своих воинств, и только тогда ответил на ее послание.

Теперь она сожалела, что вообще написала ему, но тогда они с Антонием пришли к мысли, что должны притвориться, будто готовы к переговорам. Тем временем они будут собирать силы для новой борьбы. Быть может, Октавиан разгадал их намерение и потому прислал ответ, полный наглых предложений и самоуверенности.

Клеопатре казалось, будто с того невыносимо тусклого дня, когда Антоний вернулся в Александрию, прошло не восемь месяцев, а восемь лет. Когда при Тенаре он понял, что лишился своей армии, Антоний отказался плыть домой вместе с Клеопатрой и вместо этого отослал ее прочь на ее собственном корабле. Клеопатра знала, что Антоний должен пережить столь тяжкую потерю в одиночестве. Ни один мужчина не позволил бы женщине наблюдать его в такой скорби, и в особенности Марк Антоний.

Клеопатра сказала ему все, что должна была сказать: что он спас ее и сокровищницу, что с этими деньгами они смогут вновь собрать армию, еще большую, нежели потерянная, что Октавиан сломлен и, когда его солдаты поймут, что так называемому «сыну» Цезаря нечем заплатить им, они вернутся к Антонию, к полководцу, ради которого бьются их сердца…

Она произнесла эту исполненную надежды речь — и отбыла. В конце концов, ее наипервейшей задачей было вернуться в Египет под знаменем победы — прежде, чем хотя бы слово о том, что произошло, достигнет слуха ее народа.

Антоний прибыл несколько недель спустя — не так, как сама Клеопатра, корабли которой, украшенные гирляндами цветов, подходили к пристани с гордо поднятыми парусами. Нет, он прокрался в гавань почти тайком, как побежденный. И немедленно заперся в доме на мысу, названном в честь мизантропа Тимона.