Фаина Гримберг - Княжна Тараканова

Наступил день, когда он сказал ей, что, несмотря на всю его приязнь и даже и самые нежные чувства, какие он к ней испытывает, им следует расстаться. Она в ответ наклонила голову, гладко причесанные темные волосы блеснули слабо в солнечном свете. За окном по заснеженному пространству шагали какие-то люди – мужчины в широкополых остроконечных шляпах, женщины в накидках поверх чепцов и теплых платьев. Мужчины вскидывали трости. Служанки следовали за своими госпожами. Она сдержанно сказала ему, что благодарит его за все, что он для нее сделал. Он сказал, что ей стоило бы попытаться выйти замуж. Она снова наклонила голову и промолчала.

– Я знаю, ты не прислушиваешься к добрым советам, – он вздохнул и старчески улыбнулся.

Он собственными руками вручил ей значительную денежную сумму и указал банкирскую контору в Вене, где она сможет взять еще достаточное число золотых монет. Затем он подарил ей жемчужные грушевидные серьги, жемчужное колье, нарядное платье. Сундук и несессер содержали также многое необходимое в путешествии.

– Не думаю, что тебе нужен экипаж, это слишком дорого обходится, – решил он. – Дешевле воспользоваться почтовыми каретами…

Она подумала о своем коротком путешествии с Михалом, о том, как он неожиданно покинул ее. Собственно, это случилось дважды, но во второй раз это было связано с каретой, с ее каретой… Но ведь она уже привыкла терять. Она уже знала, что в жизни возможно потерять решительно все, все имущество, все деньги, все памятные вещицы – маленькие свидетельства былого…

Прощаясь с графом, она все же заплакала. Она понимала, что плачет, видя перед собой путь в неведомое. Она уже успела за столь короткое время привыкнуть к жизни спокойной и обеспеченной. Он сказал ей на прощанье, что не следует терять голову! Она смутилась и напомнила ему робко и с чувством неловкости о необходимости бумаг, которые будут удостоверять ее личность. Он отвечал, что помнит и обо всем позаботился. Она поняла, что ничего не надо уточнять.

Незнакомый ей человек в скромной одежде не то доверенного слуги, не то мелкого чиновника городского сопроводил ее в почтовой карете до заставы. Он прошел с ней в караульное помещение и там ей выдали паспорт на имя «фройлайн Франк». Незнакомец простился с ней. Теперь она могла следовать далее, в Вену, к примеру. Она подумала, что граф, конечно же, не хочет иметь непосредственное отношение к выдаче ей необходимых бумаг. Но кто бы на его месте желал афишировать подобные свои действия?! Фамилия «Франк» заставила ее даже несколько подосадовать и немного испугаться: неужели он мог знать о последователях и сторонниках учения ее давнего хозяина? Но об этом также не стоило раздумывать много. Если даже и знает, что ж теперь делать! Она обнаружила, что ее вновь зовут Катриной. Однажды она уже назвала себя так. А Катрина де Турнемир, где теперь возможно найти бедную Катрину де Турнемир, или как ее зовут?.. Елизавета улыбнулась. Никого из франкистов она более никогда не встречала, но слыхала о возбужденных против них судебных процессах, о преследованиях, которым они подверглись. Их обвиняли в отступлении от веры. Впрочем, ведь они исповедовали собственную веру, подобно тому, как Елизавета желала выстраивать собственную жизнь, пытаясь по возможности оставаться независимой…

Снова ее покачивало на кожаном сиденье. Она вдруг подумала, что ведь это очень странно: находиться в тюрьме и никого из прочих заключенных не увидеть. Но когда она была в тюрьме, она об этом не думала!..

Михал похоронил отца. Отец какое-то время жаловался на боль в горле, затем слег, сильно кашлял, слабел день ото дня, боль усилилась. Михал послал за сестрой. Она, уже мать нескольких детей, приехала в Задолже. Михал оставил ее с отцом, а сам съездил в Пинск и привез врача. Спасти больного уже нельзя было. Семья прожила несколько ужасных недель. Михал страдал от этого гнетущего чувства беспомощности. Когда несчастный наконец скончался, возможно было даже испытать и чувство облегчения, потому что муки его наконец-то прекратились. Перед смертью отец, поглощенный своими муками, не произносил никаких значительных слов, речей; не сделал никаких устных распоряжений. В последние мгновения он держал сына за руку. Завещание было составлено заранее, «старик Доманский», как его называли уже несколько лет, проявил предусмотрительность. Задолже, конечно, доставалось Михалу. Потом сестра спрашивала младшего брата, что из имущества она может взять себе. Михал сначала хотел на все махнуть рукой и позволить ей брать, что она захочет, но затем вдруг подумал, что отец вовсе не одобрил бы такого его поведения, обошел дом вместе с ней и отдал ей только некоторые платья покойной матери и кое-какие женские украшения. Теперь Михал оставался в Задолже полновластным хозяином. Разумеется, он и при жизни отца хозяйничал здесь почти самостоятельно, особенно в дни смертельной отцовской болезни, но все же отец был еще жив. И даже когда Михал уже не мог ни о чем спрашивать его, все равно отец существовал, и можно было вопреки всему надеяться на его выздоровление и соображать, какое распоряжение он сделал бы в том или ином случае… Теперь отец действительно исчез, ушел, и Михал остался один. Впрочем, сестра тотчас заговорила с ним о возможности и даже о необходимости ему жениться, но он не поддержал ее оживления и сказал кисло, что о таком не думает…

Михал подымался ни свет ни заря, будил работников. Надо было следить за тем, как отмеривают лошадям овес. Из конюшни шел в хлев, где бабы доили коров, затем в ригу. Надо было присмотреть и за молотьбой. А были ведь еще и овцы… И не только это! Споры мужиков между собой теперь тоже должен был решать Михал. Порою он так уставал, что уже не хотел ни обедать, ни ужинать, и обходился большим ломтем ржаного хлеба и кринкой молока. Теперь возможно было сказать, что он возмужал. Волосы он носил длинные, почти до плеч, и периодически отпускал длинные тонкие усы, затем вдруг сбривал их. Он по-прежнему оставался очень высоким и потому казался худым. Его серые глаза смотрели по большей части то холодно, то насмешливо, с иронией, то вдруг детски серьезно. В костеле на него поглядывали девушки. Он приезжал верхом на лошади хороших кровей, после службы отпускал преувеличенные комплименты; изящно и несколько гротесково склоняясь, целовал край платья какой-нибудь молоденькой панны, но на самом деле он ни в кого не был влюблен и ни на ком не намеревался жениться. Он знал, с кем он снова встретится когда-нибудь, знал, что эта встреча непременно произойдет! Он даже и не задумывался над тем, где же они встретятся, это не было важно, потому что встретиться они должны были непременно! Он не считал себя виноватым перед ней. Он, в сущности, вовсе и не бросил, не оставил ее. Он всего лишь оставался с отцом; и, конечно же, он полагал, что поступил правильно; ведь если бы отец болел и умер в его отсутствие, Михал никогда не простил бы себе такого!..