Фаина Гримберг - Княжна Тараканова

Помимо постоянной и верной камеристки Елизавета завела еще целый штат слуг, включавший и красивого арапа, в обязанности которого входил присмотр за двумя длиннохвостыми пестрейшими попугаями в золоченых клетках… Елизавета наново обмеблировала комнаты замка. В музыкальном салоне поставлены были клавесин, спинет и арфа. Князь осыпал возлюбленную подарками, приносил в ее спальню все новые и новые украшения, золотые браслеты, колье, серьги, усаженные драгоценными камнями… Горки, золоченые шкафы, мебель орехового и дубового дерева, изящные комоды, сундуки в старинном итальянском стиле украсили покои. Елизавета вдруг сделалась пристрастна к зеркалам. Прямоугольные, овальные, круглые, словно картины тондо, фигурные, в золоченых резных рамах, в рамах из дельфтского фаянса, из шлифованного стекла… В обширной прихожей встречали гостей большие часы с боем, установленные на высоком мраморном цоколе. В анфиладе комнат музыкально жили часы поменьше, лаково расписанные в знаменитом стиле Vernis Martin…

Впервые в своей жизни она составила конюшню из породистых лошадей и собрала небольшую коллекцию оружия. В кабинете, где стены были закрыты коврами, висели на коврах разнообразные сабли и шпаги, богемские ружья с кремневыми замками, старые карабины и аркебузы, четырехствольные и одноствольные пражские ружья, парадные пистолеты с рукоятками, украшенными серебряной накладкой и серебряной же сканью… Скакала верхом по холмам, стреляла в цель… Филипп недолюбливал подобные ее занятия; чутье подсказывало ему, что все это связано с каким-то человеком, важным для нее, несмотря ни на что! Да, это было связано с Михалом. И ей вдруг чудилось, будто она держит в руке тот самый пистолет, из которого стреляла давным-давно…

В ее гардеробной разместились в шкафах и сундуках платья с кринолинами, контуши, нижние юбки, ленты, чулки и башмачки, шляпы с перьями, корсеты разнообразных фасонов… Она почти перестала читать, уставила туалетную комнату флаконами с духами, склянками с мазями и притираниями, ножницами всех возможных размеров, пилками и пилочками для выравнивания и шлифовки ногтей, наборами красок, предназначенных для ресниц, бровей, век, щек, губ, прекрасных красок, заключенных в маленькие коробочки, в золотые и серебряные футлярчики… Она рассматривала в зеркала свое лицо, приподымала руки и отражала в зеркальных стеклах кисти, пальцы… Она даже приобрела несколько величественную осанку. Она принимала в своих гостиных знать Оберштайна. Иногда она смотрелась в зеркала и вдруг ей чудилось, будто от нее прежней остаются одни лишь глаза, ее темные-темные косые глаза…

Она думала, что на месте Филиппа она, пожалуй, уже разочаровалась бы в любовнице только потому, что та всегда здесь, всегда обретается в одном доме со своим возлюбленным… Она не спрашивала о Рошфоре, но из бесед в ее гостиных поняла, что он был обвинен в казнокрадстве, провел некоторое время в тюрьме в Лимбурге, был освобожден по ходатайству де Валькуров, своих французских родственников, после чего оставил службу у князя и уехал в Париж. Кажется, однажды ей было интересно говорить с ним!..

Она перестала напоминать Филиппу о деньгах, которые вложила в выкуп Оберштайна. Огинский перестал писать ей, она не писала ему. Она не писала никому, и никто не писал ей…

Затем… Филипп вошел к ней с письмом в протянутой руке. Он сказал, что это письмо от графа Огинского. Ей, конечно же, сделалось тотчас не по себе. Неужели граф решил открыть князю слишком многое о ее прошлой жизни? Это было бы подло! И для чего? И что же он написал Филиппу о деньгах?.. Она спокойно спросила, что пишет граф. Она мгновенно ввела себя в состояние бесшабашного равнодушия. А что может случиться? Князь выгонит ее? Она лишится всего этого блеска, всех этих слуг и попугаев? Ну и пусть! Наверняка Франциска останется с ней, а там поглядим!.. Впрочем, надо помнить и о тюремном заключении Рошфора! Князь на самом деле отнюдь не похож на покорного и смешного своей покорностью любовника из французских комедий! Князь может проявить жестокость! Но не тотчас же он прикажет схватить ее и бросить в тюрьму!..

– Бетти! Граф пишет мне, что один молодой человек, его друг, нуждается в помощи! Граф просит приютить этого малого ненадолго в Оберштайне. Граф передает тебе множество комплиментов. Я полагаю, это связано каким-то образом с их польскими делами. Я слыхал, да и знаю из газет, что эти мятежники-конфедераты потерпели окончательное поражение; множество их вывезено в самые дикие края Российской империи, в ссылку. Возможно, молодой поляк, о котором пишет граф, – беглец из России. Как ты полагаешь, должны ли мы отказать графу?..

Она помедлила с ответом. Зачем он спрашивает? Наверняка он уже все решил! Он испытывает ее? С какой целью? В чем он подозревает ее на этот раз? Какие слухи дошли до него?.. На все эти вопросы она не могла найти ответы в течение нескольких минут…

– Поступай как знаешь, – сказала она. – Единственное, о чем я попросила бы тебя, так это лишь о том, чтобы мне не навязывалось общество этого человека, если он окажется человеком дурно воспитанным!

Кажется, она нечаянно нашла верные слова, которыми князь вполне удовлетворился.

Молодой друг Огинского прибыл из Мосбаха. За обедом было несколько гостей. Уже собрались и ждали князя. Он вошел в сопровождении высокого человека, казавшегося молодым вследствие роста и худобы. Глаза были серые – глазурованные бусины, лицо скуластое, длинные волосы – по плечам. Нет, он не походил на несчастного беглеца! Он одет был по самой последней моде, в шелковом, вышитом золотыми нитями жилете, в черном бархатном кафтане… Князь представил его гостям, и она могла убедиться, что молодой человек не скрывается под чужим именем. Де Марин обратил внимание на его модный костюм и спросил, давно ли молодой поляк был в Париже. Тот отвечал, что недавно. Елизавета легко щебетала, но это никому не казалось необычным, она частенько так разговаривала с гостями, так щебеча, как милая какая-то болтушка; и казалась легкомысленной и даже как будто и не очень умной. Она и теперь щебетала и могла показаться легкомысленной и не очень умной, но на самом деле ей больше всего хотелось сжаться, скорчиться от страха… Сердце заходилось!..

Новый гость был с ней почтителен как с настоящей госпожой замка. По приказу Филиппа-Фердинанда молодому поляку и его слуге отведены были комнаты. В самом скором времени князь сделался самого высокого мнения об этом человеке и мнение это разделялось оберштайнской знатью. Все наперебой высказывались похвально. И были правы! Это был действительно очень умный и образованный человек, простой шляхтич, но настолько даровитый, обладающий настолько привлекательной натурой, что вся польская эмиграционная аристократия относилась к нему с чрезвычайным уважением и приязнью. Он владел несколькими европейскими языками, говорили, что его ценят в кругу французских политиков, не согласных с разделом Польского королевства, то есть с разделом как таковым, а не именно между Россией, Австрией и Пруссией; многие французские дипломаты полагали усиление Российской империи за счет присвоения части польских территорий, равно как и отсутствие между Россией и Западной Европой такого буфера своего рода как Польша, совершенно невыгодным для Франции…