Фаина Гримберг - Анна Леопольдовна

Блаженное Измайлово – обитель развращенности всех видов – от московского блядства (bladstvo) до изящной европейской immoralite [71]. Нижние этажи помещений измайловского дворца, принадлежавшего вдовствующей царице Прасковии, так называемые подклети, переполнены калеками, уродами, безумцами, неизменными карликами и карлицами. Эти последние, а также шуты и шутихи щеголяют в пестрой одежде, в красных и желтых сапогах. Всевозможные богомолки ходят в темных платьях. Тесные комнаты дворца звенят криками птиц, содержащихся в клетках. Помимо соловьев, канареек и перепелок здесь можно увидеть (и услышать) и попугаев. Шуты и безумцы громко выкрикивают непристойности, кувыркаясь и катаясь по полу. Простонародные музыканты дудят в дудки. Толстая бабушка Прасковия таскает служанок-девок за косы и бьет по щекам. В сенях по приказу вдовы-царицы устраивается качель с ватным сиденьем, обтянутым бархатом. Девки качают Аннушку, но раскачивать качель высоко бабка запрещает. Не дозволяет она и кататься на Масленице с горок скатных, боится, как бы внучку единственную не повредили.

В Измайлове ведется большое хозяйство, давно, еще в царствование Алексея Михайловича, отца Петра и Ивана, разведены обширные сады. Дворцовые хоромы – деревянные; каменные – только церкви Святого Иосифа и Покрова Пресвятой Богородицы. В измайловском хозяйстве много крестьян в крепи. Однако тяжелые работы, строгие взыскания и всякого рода притеснения, обычные в России во все времена по отношению к простонародью, заставляют измайловских крестьян искать спасения в бегстве. После смерти царя Алексея Михайловича из шестисот шестидесяти четырех крестьянских семейств, поселенных в Измайлове, четыреста восемьдесят один двор в бегах; остальные крестьянские семьи числились готовыми к бегству, «наготове бежать».

При царице Прасковии Измайловом заправлял некто Василий Алексеевич Юшков, имевший старинный московский чин стольника. Ни для кого не была тайной короткая и чрезвычайная близость этого человека с царицей. Она была очень к нему привязана, и об этом все знали, но, разумеется, не говорили открыто.

Летом приятно было прогуливаться в дворцовом саду. Все, включая царицыного любимца Юшкова, крали самым бессовестным образом. Кушанья подавались дурно приготовленные, заправленные маслом из грецких орехов или льняного семени. Великий Петр отзывался о дворе своей невестки весьма нелицеприятно: «Двор моей невестки – госпиталь уродов, ханжей и пустосвятов». Однако царица стремилась угождать «братцу», великому государю, и всячески заискивала перед ним и унижалась, поскольку подобные заискивания и унижения – в обычае у русских; они полагают естественным подобные унижения перед высшими. Поэтому царица являлась на свадьбах немецких купцов, покровительствуемых государем, и вслед за ним езжала в Петербург скверными ухабистыми дорогами.

Катерина Ивановна всегда оставалась любимицей своей матери. Позднее Ее высочество показала мне письма царицы Прасковии, писанные к герцогине Мекленбургской. Впрочем, Прасковия не умела ни читать, ни писать, и потому даже самые интимные письма к дочерям диктовала все тому же Юшкову, которому доверяла чрезвычайно. Он же читал своей покровительнице ответы дочерей, Анны и Катерины. Письма царицы написаны по-русски, то есть неуклюже и тяжеловесно… С позволения Ее высочества я буду приводить отрывки из этих писем…

«Катюшка свет мои здравствуи прибуди на табою миласть Божия и Пресветые Богородицы милосердие А большая мне печаль а тебе письмы твои Катюшка чту и всегда плачу на их смотря При сем буть натобою мае и отцово благословение Писавый мать ваша царица Прасковья».

Меня удивило это письмо, поскольку из его содержания явствовало, что царица писала самолично. Однако принцесса объяснила мне, что просто-напросто не в обычае указывать на писание с голоса…

– Один лишь великий император Петр Алексеевич писал письма самолично…

Однако царица Прасковия не просто готова была всячески унижаться перед государем. Она искренне преклонялась перед ним и готова была верить его мнениям и суждениям безоговорочно. Если государь нечто изволил высказать или при казать, стало быть, оно верно. О таком отношении царицы к Великому Петру можно полагать, к примеру, по одному из ее писем к дочери Катерине:

«О болезни твоей что ты ко мне писала я удивляюсь тому что какое твое брюхо Надобно гораздо пользоваться и зело сокрушаюсь Ежели были вместе могли б всякую пользу сделать По письму Вашему всеконечно будут Вам воды действовать в Вашей болезни также и дядюшка изволил рассуждать про болезнь твою как чел письмо то которое ко мне пишешь чтоб конечно Вам ехать к водам как в Риге будете для того что от Риги не далеко Сестра моя княгиня Настасья больше пятнадцати лет все чаяла брюхата и великую скорбь имела пожелтела и распухла и в болезни ее и докторы все отказали И ее государь изволил послать к водам пока от тех вод выздоровела как не бывало болезни и все стало быть временно».

То есть ежели Великий Петр посылает пить Олонецкие лечебные воды, следует ехать не медля и не рассуждая.

Царица посылала дочери подарки: дорогие меха, горностаев и соболей, а единственной внучке, «крошечке-малюточке», «внученьке Аннушке» – игрушки деревянные, катальные бочечки. Но герцогиню более радовали деньги, золото, посылаемое государем.

Следуя новым веяниям, царица намеревалась учить внучку русской грамоте, для чего предназначена была особая крепостная девушка, умевшая читать и писать. Эта девица, по имени Арина Шостаковская [72], и сделалась первой наставницей принцессы в учении русском по приезде герцогини с маленькой дочерью в Россию. Русское учение, начатое Ариной Шостаковской, продолжил архиепископ Феофан Прокопович. Я спросила, что же стало в дальнейшем с этой грамотной девицей. Арина Шостаковская просилась замуж за одного из доверенных царицы, некоего Данилу Давыдова, который был отнюдь не прочь от женитьбы на ней. Однако царица не дала согласия на брак, а затем о браке уже и не могло быть речи, потому что Давыдова сослали по указу государя, о чем еще будет у меня возможность рассказать. Арина же не так давно скончалась от каменной болезни. Принцесса и посейчас хранит добрую память о своей русской наставнице. Ее высочество уговорила герцогиню, когда та еще не была вконец одолена болезнью, отпустить на волю с вознаграждением двух сестер Арины, что и было исполнено.

Теперь же я хочу привести два письма царицы Прасковии, писанные к маленькой внучке. Содержание этих писем, или, как говорят по-русски, – грамот (gramota), любопытно сопоставить с некоторыми поступками и действиями царицы-вдовы, которые я надеюсь описать в дальнейшем.