Фаина Гримберг - Анна Леопольдовна

Процессия шествовала не менее трех часов. То и дело производились пушечные залпы половинными зарядами, а при погребении полки дали тройной залп. Должны были палить с крепости, но поскольку раздельные выстрелы звучат слишком мрачно, а высокие персоны редко желают видеть или слышать что-либо напоминающее о смерти, то Ее величество приказала установить орудия снаружи у монастыря.

Тело было погребено по прочтении соответственных молитв и после того, как в руку покойной вложили нечто вроде паспорта к архангелу Гавриилу, своего рода свидетельство о христианской кончине и о причащении святых таин. У присутствующих вплоть до последнего солдата на шляпах был флер.

Прощаясь с умершей, принцесса Елизавета поцеловала ее руку. Госпожа Адеркас и я подвели принцессу Анну под руки к открытому гробу. Принцесса наклонилась, горестно рыдая; тонкое креповое покрывало было мокро от слез. Внезапно принцесса откинула дрожащей рукой мокрое покрывало и, вскинув руки кверху, закричала по-русски, тонко и прерывисто:

– Мамынька! Виновата я! Родная! Распорите вы грудь мою, раскройте сердце! Кру-у-чина ты моя! Родимая!..

Принцесса упала на грудь матери. Мне бросилось в глаза растерянное лицо госпожи Адеркас. Не помня себя, я резко схватила принцессу за плечи, оторвала от гроба, крепко обняла и целовала мокрые щеки, на губах моих задрожал соленый слезный вкус. Принцесса также обнимала меня, цепляясь судорожно тонкими пальчиками за мою одежду…

Принцессу привезли с похорон полубесчувственной. Вот уже третий день я нахожусь при ней в ее спальне. В ушах моих все еще звучит ее погребальный русский крик. Этот крик поразил меня и, кажется, сказал мне о России более, нежели все, что я до сих пор видела и слышала в этой стране. Я пытаюсь успокоить принцессу, убеждаю ее, что она ни в чем не провинилась перед матерью. Ведь она даже была у ее постели при кончине ее. Сейчас принцесса сидит на кресле в ночной белой шелковой сорочке, отделанной кружевом; красивые волнистые черные волосы не убраны и падают длинными прядями на плечи, за спину и на грудь. Она видится мне совершенным ребенком, маленькой девочкой. Лицо ее красно и опухло от слез, глаза воспалены. Она то и дело закрывает лицо ладонями и, согнувшись резко, содрогается в приступах горького плача. Тогда я встаю со стула, на котором помещаюсь против принцессы, наклоняюсь над ней, глажу по голове. Она открывает лицо, руки в белых широких рукавах падают бессильно на колени. Хриплым детским голосом она принимается говорить о своей покойной матери. Снова плачет горько. Снова говорит. И снова плачет…

Я не видала Андрея четыре дня, но мне чудится, будто я не видалась с ним уже давно и будто я никогда больше не увижу его. Я знаю, мы повидаемся, он найдет возможность увидеться со мной. Я хочу видеть его, и мне бесконечно жаль Анну. Слезы навертываются на глаза. Я все понимаю. Да, герцогиня давно была больна, лежала без ума, без языка, но все же она была жива, она существовала. И вот ее нет, принцесса лишилась матери, бездна разверзлась. Да, отец ее жив, но она не помнит его; она, в сущности, не знает его. И отец – это не мать. Он живет на чужбине, или вернее, на родине своей дочери, в том краю, где она увидела свет.

Прерывистый монолог принцессы раскрыл передо мной ее жизнь. И теперь я полагаю своим долгом записать услышанное.

Принцесса имеет миниатюрные портреты своих родителей, которые показала мне. Впрочем, едва ли возможно по этим изображениям судить о характерах герцога и герцоги ни. Пожалуй, крупный нос Карла Леопольда, герцога Мекленбург-Шверинского, изобличает нрав, наклонный к буйству, большие карие глаза смотрят ясно и недобро. Щеки отнюдь не впалые, но лицо представляется несколько вытянутым в обрамлении длинного и густо-кудрявого парика серо-белых волос. Голубая орденская лента и застегнутый у шеи красный плащ, подбитый горностаем. На герцогине Катерине Ивановне щегольское платье левантинского атласа, открытые грудь и шея необыкновенно белы. Локоны черного парика перевиты нитками жемчуга. Темные глаза имеют выражение пристальное и отчасти бессмысленное, несколько сощурены.

Брачный союз герцога и племянницы Великого Петра заключен был по обоюдному желанию, то есть по обоюдному желанию русского государя и герцога. Царь, лишь слегка действовавший в это время против Швеции, решился отправиться в Германию с целью ознакомиться ближе с планами и намерениями как союзных держав, так и Герца. Давно предположенный брак его племянницы с герцогом Карлом Леопольдом был в его присутствии отпразднован в Данциге 16 апреля 1716 года. Говорили, что царь вошел с этим новым союзником в соглашение насчет обмена княжеств Шверинского и Гюстровского на что-нибудь равноценное из земель, завоеванных русскими. Но кто только знал Карла Леопольда, тот не мог поверить этому. Дворянство и городские власти главных городов в его владениях сопротивлялись его насилиям и отстаивали свои привилегии, рискуя имуществом и жизнью, почему он даже и за корону никому на свете не уступил бы надежды подчинить их своему игу. Брак этот, впрочем, и без всякой мены был желателен для обеих сторон. Мнение о варварстве русских было до сих пор причиною, что за царских принцесс не сватались. Теперь же царевна Екатерина соединялась браком с германским владетельным князем, достаточно значительным, земли которого по своему географическому положению могли вдобавок с выгодою служить для пользы России, а для герцога царская дочь, приносившая в приданое Висмар, было все, что он только мог желать. Очень красивый собою, умный, храбрый, он мог бы составить счастие супруги, которая была того достойна. Но вышло совершенно наоборот. В продолжение нескольких лет вынесши все, что может вывести из терпения всякую простую мещанку, она вынуждена была наконец удалиться с принцессою, своею дочерью, в Петербург, где и умерла вдали от мужа.

В сбивчивом (вследствие горестного состояния) рассказе своем принцесса всячески пыталась сказать доброе о герцоге, хотя и признавала дурные его свойства.

Несчастная Катерина Ивановна явилась третьей супругой герцога, причем он развелся с двумя первыми женами, одна из которых была прекрасная принцесса Нассауская. Известно, что герцог поджег город Грабов, резиденцию своего младшего брата, поссорившись с ним. А во время свадебного пира герцог едва не подрался с Великим Петром: они до хрипоты спорили, следует ли в бою рубить противника или же колоть… Позднее Юлия Менгден передала мне в одной беседе еще более любопытные сплетни об отце Ее высочества. Ходи ли слухи, будто он всегда предпочитал своим женам своего обер-гофмаршала Эйхгольца и в первую же брачную ночь с принцессой Катериной пришел, будучи совершенно пьяным, в комнату Эйхгольца и завалился к нему на постель.