Фаина Гримберг - Анна Леопольдовна

Я представляла себе госпожу Дросте полнотелой дамой, несколько даже и мужеподобной и говорящей зычным голосом. Однако это оказалась хрупкая пожилая женщина скромного вида. Она худощава, тонкие черты лица все еще сохраняют следы былой красоты. Я, пожалуй, усомнюсь в том, что она пригодна для должности домоправительницы большого дома, однако оставляю все это на усмотрение госпожи Сигезбек.

Великая княгиня назначила мне щедрое содержание. Я сама отвезла деньги семейству Федотовых и провела приятно часа два в их простом жилище. Они были со мной почтительны, но это отчего-то не мешало нам всем непринужденно болтать о городских сплетнях, не касаясь, естественно, высоких особ. Жена богомаза снова угощала меня творожными лепешками, которые положительно вкусны.

Миних полагает себя оскорбленным, потому что великая княгиня строго приказала ему совещаться во всех делах с генералиссимусом и, обращаясь к принцу письменно, употреблять принятую форму.

Граф Остерман приобретает при дворе все большее влияние.

Госпожа Дросте наняла толковых слуг и прекрасно все устраивает в моем новом доме. Госпожа Сигезбек отпускает ко мне девушку, прислуживавшую мне до настоящего времени; я привыкла к этой горничной и не желала бы расстаться с ней.

Великая княгиня предложила мне подписать присягу на верность Его императорскому величеству, маленькому Ивану. Разумеется, я это исполнила.

Карл наконец-то женится на своей красавице. Я испросила у великой княгини дозволение отправиться на свадьбу в Ригу. Он очень желал бы видеть меня и познакомить со своей молодой женой. Принцесса отпускает меня и передает подарки для моего брата и его будущей супруги. Также и генералиссимус не позабыл еще своего бывшего пажа и награждает его значительной денежной суммой. Я поеду с госпожой Сигезбек. На прощанье принцесса просила меня не задерживаться с возвращением:

– Я буду скучать, Ленхен. Я очень привыкла к тебе…

Нет, положительно я неблагодарна! Я невольно и цинически подумала, что Ее высочество привычна ко мне так же, как я – к моей горничной. Я отлично знаю, что сопоставление подобное – ложь, и все-таки испытываю своеобразное наслаждение, втайне порицая великую княгиню и лелея в душе свое якобы унижение.

Теперь я – важная особа и на виду более чем когда бы то ни было. Я послала за Андреем слугу с запиской, прошу прийти для того, чтобы обсудить возможные приобретения картин с целью украшения моего нового дома. Разумеется, он явился, в новом кафтане, и на шее повязан галстуком платок, некогда подаренный мною. Я приняла его в гостиной и насмешливо-горделиво показала рукой вокруг:

– Вот! Полюбуйся. Все это всего лишь за то, что я вовремя разложила «Mariage» для Его светлости и Ее высочества…

Он усмехнулся и молчал.

– Теперь мы должны показываться открыто. Если ты, конечно, хочешь этого. Но я, кажется, окончательно перестала быть девчонкой, которая возвращается домой под ночным дождем в промокшей юбке!..

– Да, я согласен показываться с тобой открыто, – сказал он тихим голосом и улыбаясь.

Он все стоял не садясь. Я обошла кругом него, как будто он был статуей.

– Я хочу, чтобы ты жил здесь, со мной! – сказала я.

– Да, согласен, – отвечал он. И в его покорном голосе мое чуткое ухо уловило странный оттенок издевки.

– Я хочу заплатить тебе хорошую плату за то, что ты под берешь и приобретешь картины для моего дома. Я хочу иметь несколько твоих картин, и за это будет отдельная плата, а также одну или две картины Каравака. Деньгами распоряжайся по своему усмотрению.

– Я отдам деньги жене и сыну, – отвечал он с прежним спокойствием.

Раздражение кольнуло сердце. Что со мной? Я подозреваю в самых близких мне людях стремление унизить меня.

– Можешь не напоминать мне так старательно о своей семье, – сказала я. – Никто не отнимает у тебя твою жену и твоего сына!

Он крепко обнял меня и прошептал мне на ухо: «Не одна ты боишься унижения себя, также и я». Он вновь прочел мои мысли.

В первый раз мы оставались в настоящей спальной комнате. Затем пили шоколад, приготовленный чрезвычайно вкусно госпожой Дросте.

– Ты поедешь со мной в Ригу? – спросила я. И добавила поспешно: – Только если ты сам того хочешь!

Он улыбнулся и обещался поехать.

– Подбери себе помещение для мастерской в этом доме, – сказала я.

Он кивнул.

Мы еще говорили. Я мимоходом сказала о присяге, которую великая княгиня попросила меня подписать.

– Ты подписала? – Он приподнялся на локте, вдавив его в большую подушку.

Я отвечала, что, разумеется, подписала. Он сделался чрезвычайно серьезен и сказал, что я совершила непоправимое.

– Отчего же непоправимое?

– Оттого, что теперь ты – подданная Российской империи!

Мне показалось, я понимаю его опасения:

– Ты полагаешь, теперь возможно с большим на то основанием наказать меня, сослать на север или даже и казнить?

– С полным основанием, – отвечал он серьезно.

Я молча подалась к нему и поцеловала его в теплое человеческой живой теплотой плечо:

– Я давно знаю, что моя жизнь погублена безвозвратно, но ведь это плата за то, что я с тобой.

– Тогда моя жизнь также погублена, и я этим счастлив.

Что сказать о Риге? В городе немало красивых зданий и прекрасный кафедральный собор. Этот город – старинное гнездо немецкого рыцарства [96]. Госпожа Сигезбек, мой брат, его невеста, ее родные и гости на свадьбе совершенно покорены учтивостью и остроумием Андрея. Никаких ни о чем вопросов ко мне. Теперь я вне критики и осуждения со стороны строгих моралистов. Венчание происходило в старой церкви. Торжественные звуки органа заставили меня невольно позавидовать невесте, привлекательной и веселой девушке. Ведь свадьба – это именно то, чего у меня никогда в жизни не будет. Отец Якобины фон Дунтен владеет в Риге просторным домом, гости пировали в огромной зале, посуда была поставлена серебряная, старинная. Карлхен дурачился и уверял, будто однажды в метель, чрезвычайно сильную, занесло снегом по самый шпиль церковь, где он сейчас обвенчался со своей любезной Биной; а тогда он, спешившись в сугробе, принял этот самый шпиль за коновязь и привязал своего коня к церковному кресту. Рассказав эту замечательно правдивую историю, Карл поднялся со своего почетного места за столом и пропел в честь своей молодой жены песню собственного сочинения: