Владислав Бахревский - Смута

Если трон Шуйского, скособочась, на одной ножке держался, то и под Сигизмундом, королем польским, сиденье было тряское. Поднявший мятеж пан Зебржидовский извинился перед королем 6 июня 1608 года, но у конфедератов тотчас явились другие вожди: Людвиг Понятовский, Януш Радзивилл, Андрей Колуский.

Противники Сигизмунда, явные и тайные, московскую карту держали за козырную. Послы короля это очень хорошо понимали и, желая расположить Шуйского, посылали к гетману Рожинскому, когда тот еще был в Звенигороде, еще только примеривался, с какой стороны подступить к Москве, эмиссара Петра Божковского. Божковский именем короля требовал от подданных его величества покинуть Самозванца, выйти из пределов Московии.

Теперь, перед заключением перемирия сроком на три года и одиннадцать месяцев, к Рожинскому в Тушино для образумления шляхты ездили самые влиятельные из комиссаров посольства Петр Бужинский и Станислав Домарацкий.

Они привезли приглашение от московских властей участвовать в переговорах и быть на подписании перемирия. Пункты договора были деловые, ясные. Речи Посполитой и Московскому царству владеть, чем владеют. Царь и король отказывают в помощи противникам законной власти. Сандомирский воевода пан Юрий Мнишек с дочерью выпроваживаются из России. Нового Самозванца Юрию Мнишку зятем не называть, дочери за него замуж не выдавать, Марине царицею московской – не именоваться, не писаться. Князьям Рожинскому, Вишневецким и другим, без королевского согласия вступившим в службу к злодею, ко второму Лжедмитрию, оставить его и к иным бродягам, которые вздумают называть себя царевичами российскими, не приставать.

Переговоры шли легко.

Послы князь Друцкий-Соколинский и пан Витовский были довольны. Недовольными оказались свои. К Василию Ивановичу приехал племянник Михайла Васильевич Скопин-Шуйский, возмущенный наглостью поляков. Люди князя Рожинского, въезжая в Москву, всякий раз выбирают иную дорогу к Кремлю, высматривают, сколько войск собрано в городе, крепки ли стены…

Царь и воевода говорили с глазу на глаз. И царь обнял своего юного воителя.

– Знаю, Михайла Васильевич! Знаю и вижу все ухищрения послов, тушинцев, про тайные встречи поляков с нашими некрепкими людьми тоже знаю. Многие почитают себя умней царя. – Невесело улыбнулся. – Июль на исходе. Август перетерпим, осенью сброду Рожинского неуютно будет в чистом поле. А там зима. Сами собой разбредутся тепла искать.

Князь стоял опустив голову, полнощекий, как мальчишка, длинные ресницы обиженно дрожали.

– Ты что, Миша?! Уж не обидел ли я тебя ненароком? – совсем по-отцовски спросил царь.

Скопин поднял глаза, но тотчас опустил.

– Скажи-скажи! – стал просить его царь. – Я первый перед тобой извинюсь, коли виновен.

– Упаси тебя Боже, государь… А про обиду – так и впрямь обидно… Василий Иванович! Государь мой! На Ходынке, вдоль реки, – у нас семьдесят тысяч с Иваном Никитичем, да на Ваганькове, в твоих царских полках, тысяч с двадцать пять… В самой Москве, по башням, с пушкарями, с осадными дружинами еще столько же… Чего нам отсиживаться? Пойти и побить.

Вздохнул государь, положил руки на плечи Михайлы Васильевича, на лавку усадил.

– Поостынь, поутихни… – Бородку пощипывал, глазками помаргивал. – Я ведь тоже на поляков ходил. На того Вора, на прежнего. Нас было тысяч восемьдесят, а у них двадцать. Но побили, и жестоко, нас… Еще когда от Болотникова отсиживались, я велел перевести с латинского языка книгу «Устав ратных дел». Без смысла в голове воюем.

– Отчего же без смысла? У нас свой смысл, русский.

– Не хочу я, чтобы русский смысл иноземным был бит… Чем кичимся – дурной силой, медвежьей хитростью? Истинный русский смысл, завещанный праотцами, в ином – перенимай все лучшее, положи перенятое на душу свою, и пусть оно станет частью тебя. Пусть тот, от кого перенял, у тебя своему научится. Таков он – русский смысл. Ни в каком народе нет столько души, как в нас, потому что она ларец драгоценностей.

И заплакал.

– Михайла! Михайла! В том и беда, что русские люди все попортились. Где они, души белые? На всякой червоточина, ржавчина, а то и кровь… Я бы хоть нынче: венец – под одну лавку, державу – под другую… Бог не велит. Пропадет без царя Русь. Мне еще в приход Болотникова открылась горькая сия истина. Неужто, кроме меня, про то не догадываются? Всяк меня готов обидеть. Все горазды! Даже Гермоген злословит… А что без меня сделается – мне и подумать страшно… Ступай к войску, Михайла Васильевич, свет мой драгоценный, десница моя неувядшая! И помни, ради Бога! Нам с тобой надо не перевоевать, а перетерпеть. Будь зорок, умоляю! За чужими смотри и не забывай на своих оглядываться.

Знали, хорошо знали – враг на выдумки горазд. И проморгали. Враг даже самых осторожных приучил к себе… Толпа поляков каждый день вступала в Москву, царские люди ехали в Тушино. Тушинские ополченцы из крестьян перекликались с московскими стрельцами. И те и другие грелись на солнце, теряя боязнь. Разговоры шли пресоблазнительные.

Кто он там, главный тушинец, Вор ли, истинный ли царь Дмитрий Иоаннович, но простому народу от него одна только прибыль. Поместья господ, служивших Шуйскому, крестьянам раздал. Где прошел истинный государь – всем воля, всем земля.

…Рожинский поднял войско в последнем часу короткой июльской ночи, подкрались к городу, ударили, когда ни света нет, ни тьмы.

На правом крыле царского войска стояли татары. К ним подобралась конница донских казаков, которых вел атаман Заруцкий. Заруцкий изготовился для атаки, но тут запели молитву муэдзины, и атаман дал время татарам, чтоб, помолясь, успели заснуть сладким утренним сном.

Первым на московские таборы напал конный полк Валавского.

Спросонья, в полутьме, среди пальбы, воплей раненых, бьющихся в ужасе лошадей кинулись, себя не помня. Все огромное войско бежало, бросив обозы, пушки, походные церковки…

Рожинский, торопясь сокрушить московские полки, послал всю конницу, всю пехоту… Гоня бегущих, можно и в Москву войти. И взять.

Царица Марья Петровна разбудила Василия Ивановича в самую полночь.

– Ворохтается во мне, государюшко! Уж так ворохтается!

Василий Иванович перепугался.

Побежал к лампадке, запалил от огонька свечу.

– Дохторов покликать? За Вазмером разве послать?

– Ой, не надо бы, Василий Иванович. Ты прости меня! С непривычки страх напал. Знак дите наше подает.

– Знак? – Василий Иванович погладил Марью Петровну. – Сына мне роди! Царь без наследника – царь не надолго. Значит, и служить ему можно вполдела, вполсилы. Завтра иному придется поклоны отвешивать.

Нежно прикоснулся к подрастающему животу царицы.