Владислав Бахревский - Смута

Филарет взялся за весла, налег. Ему было жалко морщить и дробить безупречное зеркало Неро, но вскрики серебряного колокола уже тонули в медном торопливом треньканье сполошных колоколов.

От берега отвалила лодка со многими гребцами – спешили за митрополитом. И было отчего поспешать. Прискакали из Берендеева с ужасной вестью: переславльцы сложились силами с тушинцами и уже выступили к Ростову. А у Ростова вся крепость – Успенский собор. Вокруг города дряхлый тын, да и тот с прорехами, через них коров гоняют в поле.

Возле княжьих теремов воевода Третьяк Сеитов, крещеный татарин, собирал ратников. Сбегались на посадскую площадь жители слобод – из Выводной, Всполья, Ржищи, Песоцкой, из Ладанной, Ямской, Рыбной, Сокольничей. Из Варницкой, самой большой, где соль варили, люди пришли с оружием.

Пока Филарета доставили на берег, пока он переоблачался, народ, объятый страхом, уже двинулся по домам своим, чтоб с детьми, стариками да с котомками бежать в леса.

Филарет нагнал людей на коне. Остановил крестом и словом:

– Разве не из «Григорьевского затвора» вышли святые Сергий Радонежский, Стефан Пермский, Епифаний Премудрый? Вспомним, братия, князя Константина Всеволодовича, что победил своих противников на реке Лапице и стал великим князем, а Ростов столицей Русской земли. Вспомним князя Василька. Все святые ростовские ныне над нами на небесах и молят о нас. То епископы Леонтий, Исайя, Игнатий, Иаков, Феодор, архимандрит Авраамий, то царевич Ордынский – благоверный Петр, то блаженный Исидор Твердислов, Христа ради юродивый, блаженный Иоанн Власатый Милостивый.

И у вас, женщины, есть своя заступница, супруга святого князя Василька Мария, дочь святого князя Михаила Черниговского… Не побежим от врага, но встретим его и останемся хозяевами домов своих, земли своей, чистого нашего Неро.

Филарет молился с монахами в соборном храме Успения.

Он не любил служить литургию, терялся, терял голос, путал возгласы. В нем еще не совсем отжил боярин, воевода, претендент на шапку Мономаха. Первые годы своего насильственного монашества он бунтовал, не ходил на службы, а после доносов ему на время запретили быть в церкви, на людях. И только возведенный в сан митрополита, он наконец смирился с участью монаха, но учиться как ученик, будучи всей своей епархии учителем, не мог, не мог переступить через гордость, служить по догадке да смотря на других – выходило с промахами, с нелепостями. Но теперь настал такой день, что нельзя было перепоручить службу. И, служа, открывал в себе пастыря, и сердце его переполнялось любовью от красоты слова и действа, от созерцания милых русских лиц, от тревоги и муки женщин, чьи мужья и сыны ушли с Третьяком Сеитовым, от света детских глаз, от беспомощности сгорбленных старостью дедушек и бабушек.

Филарет приступил к причастию, когда в храм принесли раненых. Казачья орда потеснила ростовских ратников, и сражение шло в самом Ростове.

– Владыко, спаси! – с истошными криками женщины с детьми наполняли собор.

– Резня на улицах!

– Владыко! Переславцы отнимают младенцев, берут за ноги да об угол!

Рука у Филарета дрожала, когда он подавал очередному ложечку крови Господней, но не оставил своего кроткого священнодействия.

Стало темнее в храме. Затворили двери, наложили засовы.

– Помолимся о спасении нашем! – Филарет обратился лицом к открытым Царским вратам, стал на колени перед алтарем.

И говорили все как один, и пели одну только молитву, чтоб услышал Господь:

– «Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наши; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша имене Твоего ради».

И плакали горько, ибо пришло время плача.

Молитва оборвалась на полуслове. Здесь, за толстыми стенами, все разом услышали: в городе тишина. И ужаснулись все этой тишине.

Филарет сошел к людям. И принялся ходить между стоящими на коленях, возлагая руки на головы. И был он всем отцом, крепостью, любовью.

Но краток был тот тихий омут времени.

Двери содрогнулись от удара. Удар следовал за ударом, и наконец двери рухнули в храм. И по этим дверям ввалилась толпа казаков. Филарет поднял крест.

– Остановитесь! Здесь беспомощные старцы и дети. Здесь раненые!

– Здесь бабы! – заорал казак радостно.

Казак был огромен, в руках черная от крови сабля, грудь и живот в крови, в чужой, в запекшейся, а штаны на казаке – золотые, из парчи, из архиерейского саккоса.

– Владыко! Владыко! – Женщины потянули Филарета в толпу, загораживая и отдаляя от казаков. – Спасайся!

– На баб пялится, а это не видит! – выступил перед казаком ротмистр пан Сушинский, указывая на серебряную раку святого Леонтия. – Здесь пудов сорок чистого серебра.

– Ломай, ребята! – обрадовался казак. – На всех хватит!

Кинувшись на серебро, разбойники забыли о Филарете. Женщины оттеснили владыку в притвор. Здесь догадливые сняли с него облачение. Какая-то женщина отдала ему свое платье, и он через алтарь вышел на площадь и заскочил в домишко к просвирне. Красавица баба, увидев владыку в юбке, ужаснулась и рассмеялась.

– Эко тебя разбирает! – крикнул на нее Филарет. – Ступай лошадь найди, вывези меня за город.

Просвирня и сама была не рада дурьей своей смешливости, ибо какой смех, уже дыбом стояла гарь, огонь гудел, как в трубу, то горели сразу две слободы, Ладанная и Ржищи.

Пока просвирня бегала к соседу, Филарет прятался за печью, все трогал бороду, покушаясь мыслью – сбрить.

Лошаденка была хуже некуда, ни разу за жизнь не чищенная, телега, господи помилуй, тряхнет на ухабе – рассыплется.

Закутался Филарет в шаль, завалился в сено, поехали. Может, и ушли бы, но очень уж злы были казаки. Три часа бились ростовчане, обороняя каждый дом, каждую лавку. Гибли сами, но и врагов своих побивали до смерти.

Взяли лошадь под уздцы у Авраамиева Богоявленского монастыря. Переворошили сено – чего увозят, а под сеном – ничего. Содрали с болящей шаль, а под шалью борода с усами.

Все казачье войско сбежалось погоготать над пойманным митрополитом. Для пущего безобразия на голову владыке водрузили митру, а с просвирни содрали платье и водили лошадь кругом площади.

Матвей Плещеев прекратил бесовство, просвирню приодели, а Филарета оставили в юбке. Так и повезли в Тушино. Сопровождали владыку казаки-украинцы, все на потеху в модных штанах из священнических риз, из саккосов, омофоров, фелоней, стихарей.

– Вот оно, пришествие Сатаны! – ужасались люди в придорожных селах, глядя на невероятную картину эту: владыка в женском платье, а с ним баба.

Вор хохотал до слез, когда ему доложили, в каком виде везут к нему ростовского митрополита. Пан Меховецкий, бывший при государе, осмелился подать таз с водой.