Карин Эссекс - Клеопатра

Рука Авлета была вялой и горячей. Клеопатра почувствовала запах припарок, которые прикладывали к больной печени царя. Первым ее побуждением было отдернуть руку, но она заставила себя не делать этого. Отец сомкнул пальцы вокруг ее ладони, и Клеопатра сразу вспотела — то ли от жара его руки, то ли от волнения.

— Ты Клеопатра, так же, как твоя мать, и ее мать тоже. Ведь так написано на твоей новой монете.

— Это верно, отец.

— Ты не самозванка и не узурпаторша, верно? — насмешливо продолжал царь.

Она не знала, подшучивает ли он над ней или по-прежнему блуждает в лабиринте своего разума.

— Я не самозванка. Я оставалась верна своему отцу-царю, даже когда его жена, другая его дочь и весь его народ обратились против него, — ответила Клеопатра, испытывая отвращение к этим оправданиям у постели больного.

— Имя «Клеопатра» означает «слава своего отца», — сказал царь. Теперь его взгляд был устремлен прямо ей в глаза. Ей казалось, что она чувствует жар, излучаемый этим взглядом. — Поклянись мне, что ты навеки прославишь это имя.

— Я клянусь тебе, отец. Я всегда буду заботиться о тебе, никогда не покину тебя и не пренебрегу твоим мудрым советом. Царство страдает оттого, что ты болен. Каждый день я молю богов, чтобы они даровали моему отцу быстрое выздоровление, чтобы в одно прекрасное утро я проснулась от звуков его флейты.

Геката одобрительно улыбнулась, слыша столь заботливые речи; сама же царица страстно желала, чтобы за ее словами стояла хотя бы тень надежды. Если бы ее отец вновь стал самим собой, если бы они вместе могли решать проблемы государства — как это было в прошлом… Каким далеким оно теперь казалось!

Авлет вздохнул, в груди у него что-то затрещало, словно в детской погремушке. Он хватал ртом воздух и содрогался всем телом так сильно, что Клеопатра вынуждена была спрыгнуть с кровати. Геката быстро кликнула слуг, чтобы они подняли царя, дабы он мог откашлять яд, скопившийся в легких. Отведя Клеопатру к изножью постели, женщина прошептала:

— Госпожа, прости мое вмешательство, но я опасаюсь за жизнь царя.

— Геката, ты для нас как родная. Ничто из того, что ты сделаешь ради здоровья моего отца, не будет расценено как ненужное вмешательство. Скажи мне все, что хочешь сказать.

— Лихорадка поселилась в мозгу царя. Царский врач сказал, что ему лучше, но женщины-знахарки говорили мне, что, если лихорадка затронула мозг, ничего уже нельзя сделать.

— Когда я шла сюда, лекарь сказал мне, что царь поправляется.

— Лекарь хочет снять с себя ответственность за нездоровье царя. Тайком от него я и еще одна старуха применили все средства, известные нашей семье на протяжении многих сотен лет, но они тоже не помогли. Я хотела бы умереть вместе с ним. Чего буду стоить я, дворцовая женщина, когда царя не станет?

Клеопатра поняла ее тревогу. Куртизанка средних лет заслуживает уважение только в том случае, если она сделала успешную ставку и выиграла пожизненное денежное обеспечение. Если же это ей не удастся, она будет презираема всеми. Клеопатра подозревала, что Геката не стала бы осуществлять подобную сделку, сочтя это ниже своего достоинства.

— Геката, разве царь не обеспечил твое будущее?

— Я не просила его об этом, — ответила женщина.

— Ты была самой верной и заботливой подругой моему отцу. Другая женщина могла бы бросить его или посмеяться над ним, когда он ослаб рассудком. Но ты дарила ему любовь. Как бы ни обернулась судьба моего отца, я обещаю тебе пожизненное обеспечение в дополнение ко всем дарам, положенным тебе как женщине царя. Если ты пожелаешь, я устрою так, чтобы после смерти царя ты вернулась к своей семье в Митилену.

— Ты будешь царицей, подобной которой еще не бывало, ты прославишься состраданием к людским нуждам!

И женщина преклонила колени перед девушкой, которую знала еще с тех пор, как той исполнилось одиннадцать лет.

— Геката, прошу тебя! — воскликнула Клеопатра, поднимая ее на ноги. — Ты нужна царю.

Геката вернулась на свой пост у ложа больного. Клеопатра краем глаза увидела, как женщина нежно обтирает потный лоб царя тряпочкой, смоченной в отваре шалфея. Авлет улыбнулся, словно маленький мальчик, которому неожиданно дали кусок сладкого пирога перед обедом.

Он закрыл глаза и задышал ровнее.

Клеопатра щурилась, глядя на восходящее солнце. Крестьяне, жившие в бесформенных земляных хижинах вдоль отмелей Нила, уже вывесили на просушку постиранные вещи, и они полоскались на слабом утреннем ветерке. Это было первое движение воздуха, которое ей удалось ощутить за много дней. Пучки пальмовых листьев, похожих на изломанные гребни, мягко колыхались на фоне жемчужно-голубого неба. У самой воды густо рос папирус, бурый и сухой, напоминающий бобровые хвосты. Несмотря на ветерок, над рассветной рекой царило неземное затишье. Клеопатра привыкла чувствовать по утрам бурление городской жизни, пробуждающейся от ночного сна, и ей было не по себе в этом недвижном царстве, где за узкой зеленой полосой, окаймляющей берег, и до самого горизонта тянулись лишь гряды угрюмых дюн.

Хотя было лишь начало мая, лето уже пришло в Египет, и в этом году ему не предшествовали весенние дожди, смягчающие безжалостный зной пустыни. Вода стояла невероятно низко. Если дождь не пойдет, если река не разольется и не оросит поля, как это случалось ежегодно, следует ждать голода. Люди, конечно, боялись этого и, несомненно, были не в том расположении духа, чтобы принимать у себя дочь греческого монарха, который назначил министром римлянина Рабирия — эту жирную свинью, который два года назад ограбил их, отобрав последний хороший урожай. Клеопатра добавила эти мысли к перечню своих несчастий, позволив им кануть в глубину ее души, к остальным тревогам и заботам.

Царская барка, длинная, низкая и узкая, медленно скользила по спокойной воде, но даже такое движение судна дрожью отдавалось в пустом животе Клеопатры. Она ничего не ела уже два дня, и из желудка к горлу то и дело подкатывала тошнота. Руки тряслись от голода, а голова казалась легкой, как будто могла оторваться и улететь в небеса сама по себе, оставив тело внизу. Два рослых прислужника стояли на палубе рядом с креслом царицы и обмахивали ее веерами из страусовых перьев. К тому же на кресло падала тень от балдахина. Но все равно жара, казалось, проникала сквозь кожу Клеопатры и доходила до самого нутра. И даже ветер не радовал — он не мог ни разогнать жару, ни облегчить тяжесть на сердце. Когда его порывы касались лица Клеопатры, она желала, чтобы поток воздуха поднял ее и унес прочь, к отцу, который в это мгновение, должно быть, играет на флейте для богов. Она была уверена, что дух ее отца оказался именно там, где ему хотелось быть, наконец-то освободившись от неразрешимых проблем политики, сделавшись невесомым и порвав все связи с землей, которую попирает римский сапог.