Владимир Войнович - Деревянное яблоко свободы

– Потому что мы предпринимаем дело более прочное и серьезное, – строго сказал Писарев. – И чтобы не провалить это дело, нужно быть очень осторожными. Завтра же скажи своим друзьям, пусть не вздумают ничего такого предпринимать.

– Ладно, – примирительно буркнул Морозов, – скажу.

Помолчали. Соловьев, не принимавший участия в разговоре и даже, казалось, не проявлявший к нему никакого интереса, поджег в самоваре щепки и стал раздувать огонь при помощи старого сапога. Богданович собрал очистки и высыпал в ведро, стоявшее в углу комнаты.

– Пойду пройдусь, – сказал Морозов и пошел к дверям.

– Возьмешь меня с собой? – спросила Вера.

– Пойдем. – Он сказал вроде бы равнодушно, но она видела, как радостно блеснули за стеклами очков его глаза.

На дворе было звездно, морозно, и снег, подтаявший за день, покрылся хрустящей коркой. Откуда-то, кажется, из-за Волги, доносился печальный звук гармоники. Николай посмотрел на Веру:

– Хорошо?

– Хорошо, – сказала она и взяла его под руку.

– Куда пойдем? – спросил он. – Туда или сюда?

– Туда, – махнула она свободной рукой в сторону города.

Тропинка, по которой они шли, была узкая, и Николай, уступая ее Вере, то и дело проваливался правой ногой в снег.

– Ты зря споришь с Предводителем, – сказала она мягко. – Он, наверное, прав.

– Прав, прав, – проворчал Николай. – Конечно, прав. Если считать, что затея его правильная. Но ты же знаешь, я вообще не верю во всю эту пропаганду. Ждать чего-то от темных мужиков просто глупо. Мой идеал – борьба по способу Вильгельма Телля. Если бы можно было организовать боевую дружину мстителей, нападать на жандармов, на всех угнетателей и самодуров! Я считаю, что это единственный и самый верный путь к победе. Но что можно сделать одному? Пропагандистов много, а действовать решительно не хочет никто.

– Если ты считаешь пропаганду пустым делом, зачем же ты сюда приехал?

– Зачем? – Он вдруг заволновался. – А ты разве не знаешь зачем? Сказать?

Заволновалась и Вера. Сейчас он скажет, что приехал сюда ради нее. Но тогда она вынуждена будет ответить. Ей было приятно сознавать, что она ему нравится. Но ведь она решила, она твердо решила избегать всего, что может ее связывать. Ни любви, ни семьи, ни детей, ни имущества – ничего такого, от чего трудно, если оно есть, отказаться. Слава богу, теперь она свободна и ценит это больше всего.

– Ты очень увлекающийся человек, – сказала она, предостерегающе сжимая его локоть.

– Я? – Он хотел возмутиться, но тут же понял, что она права. – Да, я иногда увлекаюсь хорошенькими женщинами. Но бывает, что это быстро проходит, а бывает…

– Морозик, – быстро перебила она его. – А каким ты представляешь себе будущее?

– В каком смысле?

– Ну вот, допустим, произойдет революция. И к власти придет народ. И будет полная свобода для всех. А потом что?

– Потом? Потом будет все иначе. Через пятьдесят лет или, может, через сто жизнь будет совершенно другая. Допустим, приедешь ты через сто лет в Саратов и ничего не узнаешь. Жизнь будет совсем не похожа на теперешнюю. Все люди будут здоровые, красивые и стройные. Все будут заниматься физическим трудом поровну и понемногу. Свободное время они будут отдавать наукам и искусству. Тогда даже сам город преобразится совершенно. Все крыши домов будут в один уровень, и все они будут плоские, как палубы пароходов. В каждый дом будет вход с середины крыши, как, знаешь, в каюты пароходов. И кроме того, будут из каждого дома выходы снизу на улицы, как теперь. По нижним улицам будут ездить, а верхние останутся только для пешеходов. Через перекрестки улиц будут переброшены легкие мостики, чтобы по крышам можно было, не сходя вниз, обойти весь город. Посредине крыши – клумбы с цветами и низкими кустарниками, а по краям – легкие красивые перила, как у балконов. И тут же среди цветов и кустарников расставлены везде скамейки. А внизу, на земле, посредине каждого квартала цветут сады. Для разнообразия можно будет располагать дома в некоторых городах не четырехугольниками, а шестиугольниками, как пчелиные соты. Посредине каждого шестиугольника будет сквер с арками на все шесть сторон. Надо будет и сами дома делать огромные, чтоб каждый дом занимал всю сторону квартала или шестиугольника, и тогда выходные лестницы сверху и снизу для всех этажей можно делать только по углам. Но тебе, наверное, это слушать совсем неинтересно.

– Очень интересно, – сказала она искренне. – Ты так красочно и подробно все описал, что я себе это представила, как наяву.

– Да, – сказал он грустно. – Ты всегда меня понимаешь.

Опять наступило неловкое молчание, и она подумала, что он сейчас может начать признаваться в любви, и ей опять и захотелось и не захотелось этого, и опять стало страшно.

– Вера! – сказал Морозов.

– Да? – сказала она, невольно волнуясь.

– Ты видишь этот дом и там внизу освещенное окно?

– Вижу, – сказала она разочарованно.

– Подойдем ближе.

Одноэтажный угловой дом, к которому подвел ее Николай, оказался полицейским участком. Два городовых сидели на лавочке перед входом и о чем-то тихо переговаривались. Два крайних окна были ярко освещены. В первом из них Вера увидела бритоголового полицейского офицера, который, сидя за простым столом, пил чай из железной кружки. Не увидев в этой картине ничего удивительного, Вера подняла глаза на Николая.

– Тот самый, – шепотом сказал Николай, и она поняла: об убийстве именно этого офицера и шла речь, когда Иванчин-Писарев так возмутился.

Один из городовых, сидевших на лавочке, вдруг повернулся и внимательно посмотрел на Веру и Николая. Ей показалось, что он все сразу понял, и она нервно потянула Морозова за рукав.

– Пойдем отсюда скорее!

К описываемому времени политические убийства уже давно стали реальностью. То и дело свершались покушения на царя и высоких чиновников, Каракозов, поляк Березовский, Соловьев стреляли в царя, Млодецкий пытался убить «диктатора сердца» графа Лорис-Меликова, Сергей Кравчинский среди бела дня на оживленной улице заколол кинжалом шефа жандармов Мезенцева, Гольденберг в Харькове убил генерал-губернатора Кропоткина (не путать с Кропоткиным-революционером). Николай Морозов пользу политических убийств обосновал теоретически в своей статье «Террористическая борьба». В статье он воспел все преимущества такой борьбы, выразившись так: «Политическое убийство – это осуществление революции в настоящем». Другие народники, как Вера Фигнер, еще не пришли к мысли о терроре как основном виде борьбы с существующей властью, но уже не воспринимали политические убийства как что-то чуждое их тогдашней идеологии.

Еще не совсем прошел ледоход, еще кружило по Волге отдельные льдины, а уже началась навигация. Вере надо было на несколько дней съездить в Самару, куда она и отправилась с первым же пароходом.