Владимир Войнович - Деревянное яблоко свободы

– Н-ну вот и все, – удовлетворенно сказал молодой человек. – Мне ужасно хотелось помочь вам отделаться от этого типа.

– Вы знаете все проходные дворы? – с любопытством спросила Вера.

– В центре все, а на окраинах многих пока не знаю. П-проходные дворы – это мой конек. Я с-счи-таю, что революционер обязан их знать, чтобы уметь вовремя скрыться. Поэтому, между прочим, меня и зовут Дворником.

– А моя сестра назвала вас чертом, – сказала Вера. – Помните, когда вы от нас так ловко скрылись.

– К сожалению, ваша сестра ошиблась, – улыбнулся Дворник. – Мне до черта пока еще далеко.

Помолчали. «Какой странный и симпатичный человек этот Дворник», – думала Вера, поглядывая на своего спутника.

– Значит, вы были на суде? – спросила она. – Как вам удалось туда попасть? У вас был билет?

– Б-был, конечно, – улыбнулся Дворник. – Правда, ф-фальшивый.

– И какое у вас впечатление?

– Огромное. Все подсудимые мне ужасно понравились, а в вашу сестру я п-просто, извините, влюбился. Но все-таки так нельзя.

– Как?

– Видите ли, главный недостаток в работе вашей сестры и других сост-тоит в т-том, что они слишком быстро п-попались. Мы действуем слишком открыто, пренебрегая требованиями к-конспирации. По принципу «бог не выдаст, свинья не съест». Среди наших товарищей надо вести самую упорную борьбу против широкой русской натуры. Т-только тогда мы с-сможем создать настоящую сплоченную и дисциплинированную организацию. Н-нет, вы не сп-порь-те, – сказал он, зажигаясь, хотя Вера и не спорила. – П-перед нами очень грозный и организованный противник, у которого армия, полиция и тысячи шпионов. Мы этого противника должны превзойти если не количеством, так качеством. Каждый революционер должен быть не только смелым, но умным, осторожным и расчетливым. Все должны действовать по общему плану. Кстати, вы чем собираетесь заняться в ближайшее время? – спросил он без всякого перехода.

– Думаю вести пропаганду в народе, – просто сказала Вера. – Но очень трудно устроиться. Пока рассылаю в разные губернии письма с предложением услуг. Я ведь фельдшерица.

– Александра Первого знаете? – спросил Дворник.

– Царя? – удивилась Вера.

– Нет, – улыбнулся Дворник. – Наш один. Саша Квятковский. Найдите его через Натансона, и он вам поможет устроиться.

– А через вас я его найти не могу?

– К с-сожалению, нет. Я уезжаю из Петербурга.

– Далеко?

– Б-богу молиться.

– Вы всегда говорите загадками, – сказала Вера.

– Чтобы не об-бременять чужую память лишними сведениями, – опять необидно улыбнулся Дворник. – Ну, мне сюда. – Он остановился перед каким-то парадным. – П-прощайте.

– Прощайте, – сказала Вера.

Но Дворник не уходил. Он стоял и смотрел на Веру своими серыми смущающими глазами.

– Вы знаете, – сказал он вдруг, волнуясь. – Мне к-кажется, что мы с в-вами еще ч-часто будем встречаться и п-подружимся.

К своему удивлению, Вера заметила, что Дворник вдруг густо покраснел.

– Прощайте, – сказал он еще раз, видимо, пытаясь скрыть смущение.

И тут же исчез за облупленной дверью.

В апреле началась война с Турцией. Вера переменила решение: не в деревню она поедет, а на фронт. Фельдшером или сестрой милосердия. Солдаты тоже народ, а фронт не худшее место для пропаганды. Поехала в Москву. Остановилась у Юрия Николаевича Богдановича, который вместе с Иванчиным-Писаревым снимал нелегальную квартиру, где вынашивались планы освобождения Бардиной и Ольги Любатович, содержавшихся перед отправкой на этап в разных полицейских частях Москвы.

Генерал, ведавший отправкой на фронт врачей и сестер милосердия, принял Веру не очень приветливо. Мельком взглянул на ее документы и подвинул их к краю стола:

– Нет, не нужно. Мы завалены предложениями.

Пришлось возвращаться ни с чем. У Богдановича встретила Прасковью Георгиевскую, брат и сестра которой проходили по процессу «пятидесяти» и теперь тоже сидели в полицейской части. Георгиевская собиралась их навестить.

– Между прочим, – сказала она, – там же находится и знакомый вам поэт Саблин.

– Николай? – удивилась Вера. – Что за невезучий человек! Опять попался. Вы сейчас же туда идете?

– Да, сейчас же туда иду, – улыбнулась Георгиевская.

– Я с вами. Если вы, конечно, не против.

– Что вы! Буду только рада.

По дороге купили фрукты. Пришли. Полуграмотный сторож долго водил по списку корявым пальцем. Несколько раз переспросил фамилию. Бормотал: «Саблин, Саблин… Что-то такого не помню». Наконец нашел.

– Хорошо, передам. Оставьте свой пакет.

– А вы не перепутаете?

– Отродясь еще не путал, – обиделся сторож.

Оставили фрукты, записку. Но вместо того, чтоб сразу отправляться домой, остановились посреди двора, стали перекрикиваться с заключенными. Вышедший на шум жандарм арестовал обеих. В жандармском управлении допрашивал прокурор с полным румяным лицом.

– Ваше имя и местожительство?

– Не скажу.

– Почему?

– Не скажу, и все.

– Дело ваше. Запишем бродягой, не помнящим родства. – Прокурор вызвал дежурного. – Отправить барышню в тюремный замок и держать, покуда не вспомнит, кто она и откуда.

И вот Вера в Пугачевской башне Бутырской тюрьмы. Тесная камера с железной койкой, маленьким столиком и расшатанным стулом. В углу параша. В камере сыро, холодно, а на узнице ничего, кроме черного платья и шляпки с розами. Ни пальто, ни накидки, ни смены белья. А что происходит вокруг? В дверях камеры незапертая форточка. Вера откидывает ее, в форточке противоположной камеры видит знакомое лицо. Телеграфист. Тот самый, с которым она встречалась в трактире, через которого передавала записки товарищам. «Ну все, – мелькнула ясная мысль. – Теперь этот тип меня тут же выдаст жандармам. Правда, имени он не знает, но того, что он знает о передававшихся ежедневно записках, достаточно».

– Здравствуйте, – говорит телеграфист, и его плоское испитое лицо расплывается в улыбке.

– Здравствуйте, – говорит Вера. – Как вы сюда попали?

– Музыкант продал, – грустно сообщает телеграфист. – Теперь вот не знаю, как быть: то ли от всего отказываться, то ли, наоборот, признаться. Прокурор говорит: если не признаешься, загоним туда, куда Макар телят не гонял, признаешься во всем – выпустим.

– Прокурору не верьте, обманет. Молчите как рыба. Если признаетесь, вас припутают к политическому делу, и тогда Сибири не миновать. Сидите смирно. Знать ничего не знаю, ведать не ведаю. В крайнем случае сошлют в Архангельскую губернию, а телеграфистом можно работать и там.

– Оно-то, конечно, так, – колеблется телеграфист, – но с другой стороны, если сразу все рассказать…

– Смотрите, – говорит Вера. – Дело ваше. Но если попадете в Сибирь, пеняйте на себя.