Леонтий Раковский - Кутузов

Уже было совершенно темно, когда Кутузов, откланявшись, выехал из старомодной, странной Гатчины.

Кутузов уже больше месяца жил в маленьком украинском городишке Елисаветграде: он задержался на пути в Константинополь.

Из Петербурга Михаил Илларионович выехал в конце февраля 1793 года со свитой торжественного посольства в шестьдесят восемь персон, воинскими командами и большим обозом, всего в шестьсот человек.

В Петербурге еще была настоящая зима, еще сердито завывали февральские метели, и Екатерина Ильинишна, провожая мужа, уговаривала, чтобы он повязал шею пуховым шарфом; а в Москве по-весеннему глянуло солнышко, с крыш застучали капели, и все шарфы оказались лишними.

И чем дальше продвигались на юг, тем становилось теплее.

Из саней пришлось пересесть в коляску. С каждым днем было труднее ехать: снег стаял, дороги раскисли.

По Украине шла буйная, веселая весна.

Посольский обоз еле тащился и наконец застрял где-то в пути. А Михаил Илларионович торопился.

По Ясскому мирному договору 1791 года в пограничном городке Дубоссары на Днестре должен был состояться размен послов: Кутузов из Дубоссар направлялся в Константинополь, а турецкий посол беглер-бей [11] Б е г л е р-б е й — губернатор. Румелии Рашик-Мустафа-паша — в Петербург.

Только в половине апреля посольство доставилось в Елисаветград.

До Константинополя было еще так далеко, а уже обнаружилась вся сложность миссии Кутузова.

Михаил Илларионович помнил обыкновение турок презрительно относиться ко всем немагометанам, помнил их всегдашнее стремление унизить "франка", если только он допустит это.

От мелочно-щепетильных турок можно было ждать любого подвоха. Кутузову рассказали, сколько пришлось его предшественнику князю Репнину в посольство 1775 года выказать твердости, чтобы удержать турок на должном месте.

Ближайшая задача Михаила Илларионовича была: выдержать характер, не отступать ни на йоту от условий, на которых договорился Николай Васильевич Репнин.

У турок еще не были готовы перевозочные средства, они, как обычно, делали все в самую последнюю минуту, но и у Кутузова еще не прибыл обоз. Приходилось ждать.

Было томительно сидеть в пыльном, скучном селе, которое пышно именовалось "городом", "крепостью святой Елисаветы".

Все эти посольские "дворяне", офицеры для посылок, квартермейстеры, вагенмейстерские помощники и прочие чины, в большинстве своем состоявшие из офицеров армии и флота, от тоски и безделья потихоньку дулись в карты да любезничали с горожанками.

У самого Кутузова дел было мало. Небольшая дипломатическая переписка, которую он вел с Петербургом и поверенным в делах в Константинополе полковником Хвостовым, отнимала у него не много времени. Вечера оставались совершенно свободными.

К Михаилу Илларионовичу приходили посидеть за чайком приятели — генерал-аншеф Петр Богданович Пассек, который был назначен "комиссаром" проводить со стороны России размен послов, и генерал-майор Илья Андреевич Безбородко, брат министра иностранных дел, старый боевой товарищ Кутузова. Безбородко считался "первым приставом посольства": на его обязанности было сопровождать турецкого посла в Петербург.

Обычно они заставали у Михаила Илларионовича его ученика и давнего сослуживца секунд-майора Бугского егерского корпуса Павла Андреевича Резвого, заведовавшего в свите царскими подарками, и советника посольства Николая Антоновича Пизани.

Кутузов приглашал Пизани потому, что Николай Антонович несколько лет прослужил первым драгоманом в Константинополе и превосходно знал быт и нравы турок. Михаил Илларионович хорошо изучил турок на поле сражения, но в мирной обстановке знал мало и хотел узнать их и с этой стороны.

— Вам, Михаил Ларионович, надо уже пить не чаек, а кофе по-турецки — без сливок и сахара, — сказал в один из вечеров Пассек, принимая от кутузовского денщика стакан чаю.

— А почему это турки, словно наши московские барыни, так любят кофе? — подумал вслух Кутузов.

— Для мусульман кофе не просто напиток, а "капля радости", "отец веселья". Турки считают, что кофе открыл Магомет, — ответил Пизани.

— Хорошенькая радость! От кофе только сердцебиение, — скривился Безбородко.

— Да и аппетита никакого…

— Арабское слово "кафе" и значит "лишающий охоты к еде", — объяснил Пизани.

— Что ж, — вздохнул Михаил Илларионович, — придется пить кофе и есть барашков, а я баранины не люблю.

— Телятина, конечно, лучше, — улыбнулся Пассек.

— Турки не едят ни свинины, ни телятины, — напомнил Пизани.

— Может быть, так не едят, как не пьют вина? — язвительно заметил Безбородко. — Николай Васильевич Репнин рассказывал, что в Константинополе расходуется вина больше, чем в Париже.

— Я никогда не слыхал у турок веселых песен, — сказал Кутузов.

— Когда пьяный осман поет, он вздыхает до слез! — поправил Пизани.

— Не всякий пьяница весел. Турок вообще угрюм как сыч. Угрюм и ленив, — отрезал Пассек, не питавший большого расположения к ним.

— Не знаю, как в мирной обстановке, а в бою турок не ленив, — возразил Кутузов.

— Да, в бою он деятелен и жесток! — поддержал Безбородко. — Это мы хорошо видели в Измаиле.

— Турок очень сострадателен, — защищал османов Пизани.

— К кому?

— К животным…

— Видал я, как они колотят осла, когда осел не хочет тащить непосильную кладь.

— Кажется, турки любят детей, — вставил Резвой.

— Турки ценят только мальчиков, — повернулся к Резвому Пизани. — Ежели турок скажет, что у него трое детей, это значит — у него трое мальчиков. Девочки в счет не идут.

— Тогда мне с моими пятью дочерьми придется говорить, что я — бездетный, — улыбнулся Кутузов.

— Говорите — пятеро детей, кто в Константинополе проверит? — пошутил Безбородко.

— Найдутся. Первый — английский посол сэр Энсли. Он обо мне успеет все узнать, пока дотащимся… До смерти надоело ждать!

— Да, всем невмоготу. Давеча я смотрю, наши офицеры режутся со скуки в картишки. Что ни день — поминают царя фараона! Даже зависть берет! — сказал Безбородко.

— Что и говорить: фараон вещь приятная! — оживился Пассек.

…В конце апреля турки предложили перенести пункт размена послов из Дубоссар, как было раньше условлено, в Бендеры.

Это предложение исходило не столько от них, сколько от князя молдавского, который хотел, чтобы размен состоялся не на его территории. Князь боялся излишних расходов по содержанию большой, прожорливой свиты Рашик-Мустафы.