Леонтий Раковский - Кутузов

Кутузов снял треуголку и, махая ею, прощаясь с девушками, повернул от фонтана.

Сзади за ними журчал откровенный смех, раздавались какие-то радостные восклицания.

Кутузов ехал и думал: одно сделано. Теперь сюда должен примчаться сам кызлар-агасы.

И действительно, не успели они доехать до калитки, как навстречу им показалась торопливо идущая фигура в красном халате, отороченном мехом, в смешной высокой шапке, похожей на кувшин, опрокинутый вверх дном. Это был немолодой негр. Он недовольно смотрел на непрошеных гостей.

— Николай Антонович, скажите ему, что посол Российской царицы рад приветствовать человека, вырастившего такой прекрасный цветник! А вы, Павел Андреевич, сразу же передайте этому черному разбойнику подарки!

Кызлар-агасы хотел что-то сказать, но его предупредили: Пизани стал хвалить его мудрое, отеческое попечение о девушках, а Резвой уже безо всякого смущения передал кызлар-агасы богатые дары.

У негра заблестели от жадности глаза, когда он увидал, что дарит ему русский посол. Лицо евнуха стало ласковее. Он взял сверток, прижал его к груди и поклонился.

— Поехали! — сказал Кутузов и с достоинством, медленно выехал из калитки.

Стража смотрела на них с удивлением и восторгом.

Первый караульный теперь услужливо распахнул перед ними красивую резную дверь: он тоже ожидал награды и не ошибся — Кутузов бросил ему горсть серебра.

Бин-баши с нетерпением, волнением и страхом ждал их за оградой султанского сада.

— А эта, в желтом, в самом деле недурна, — сказал Михаил Илларионович, когда они ехали к пристани.

— Турки говорят о таких: она — настоящая луна! Если б она была невольницей, то стоила бы по меньшей мере тысячу кошельков! — ответил, улыбаясь, Пизани. — Вообще у турок вся красота в дородности. Одна турчанка извинялась, что у ее дочери незаметен живот: "Но он скоро появится у нее. Теперь же просто беда: она пряма и тонка, словно тростинка!"

— Николай Антонович, скажите, — полюбопытствовал Резвой, — а труден у турок развод?

— Нет. Не надо никаких формальностей — одно желание мужа. Он только скажет жене: "Я смотрю на тебя, как на спину моей сестры!" — и довольно!

— Действительно без волокиты! — усмехнулся Кутузов.

Вернувшись в посольство, Михаил Илларионович тотчас же послал с секретарем письмо великому визирю. Кутузов просил простить его за то, что он нанес визит в гарем.

"Моя царица поручила мне передать прелестным обитательницам гарема, этому благоуханному цветнику, приветствие".

Кутузов хвалил ум, верность и бдительность стражи гарема и просил именем Екатерины II "наградить столь достойных подданных, жертвовавших собою для поддержания дружбы обоих дворов".

— Отрубят этим несчастным неграм головы за то, что они пропустили нас? — спросил Резвой.

— Не отрубят. Султанша-мать и кызлар-агасы за нас. Впрочем, посмотрим; если отрубят, значит, наши враги восторжествовали.

К вечеру Кутузов узнал: караульные черные евнухи получили подарки — так повелел султан, которого не возмутило это вторжение русского посла в запретный сад и который лишь смеялся над всем происшедшим в гареме.

Кутузов ждал, как откликнется на подарки всесильный начальник черных евнухов.

Через день после прогулки Михаила Илларионовича в султанский сад приехал в Перу черный евнух, посланный кызлар-агасы.

По его сморщенному, в мелких морщинах, лицу нельзя было определить, сколько ему лет: тридцать или шестьдесят. И, глядя на это безусое, жирное лицо, не сразу скажешь, кто это: мужчина или женщина.

Кутузов сам принял его.

Кызлар-агасы благодарил "высокородного" посла за подарки и прислал от себя массивный золотой ковш и шаль из Анкары, такую тонкую, что вся она проходила сквозь узенькое колечко.

А одалиски прислали русскому послу большой букет роз и один гранат.

Всех удивил последний подарок: обыкновенный гранат.

Евнух приехал без драгомана, и Михаил Илларионович велел своему переводчику спросить, что это значит.

Услышав вопрос, евнух сморщил в отвратительную улыбку свое и без того сморщенное лицо и сказал:

— Это — язык любви. У нас если девушка хочет что-либо сказать, чтобы не слыхали другие, то дает цветок или плод.

— А что же значит на таком языке — гранат?

— "Мое сердце горит по тебе!"

— "Веселитесь, мой возлюбленный".

— А что же посылают, когда хотят сказать обратное?

— Грушу. Груша значит: "Оставь надежду!"

Михаил Илларионович рассмеялся:

— Это очень похоже на украинскую "дулю"… Ну, угощайте дорогого гостя.

Кутузов остался в зале: ему хотелось поговорить с евнухом.

Михаил Илларионович смотрел, как евнух с довольно равнодушным видом пьет привычный кофе.

— Что ему этот кофе? Он пьет кофе несколько раз в день. И кофе у них наверняка лучше нашего. Тут посторонних нет, угостим-ка мы его по-русски, — сказал Кутузов. — Пусть принесут штоф водки, да боровичков маринованных, да невского копченого сига. Говорят, османы не пьют вина и не уважают рыбу. Проверим!

Сам посольский метрдотель в ливрее и белых перчатках принес на серебряном подносе большой графин водки и закуску.

Евнуху налили в кофейную чашку водки, и переводчик сказал:

— Вот что пьют у нас вместо кофе. Только пить надо сразу.

Евнух выпил чашку. Его бабье лицо расплылось от удовольствия.

Гостю подвинули мисочку с янтарно-желтенькими, словно фарфоровыми, боровичками, положили вилку.

Евнух не обратил внимания на вилку, а прямо полез своими коричневыми толстыми пальцами в миску, взял грибок и захрустел.

— Чох якши! — зажмурился он.

— Ну-ка, Федюша, налей гостю еще! — сказал племяннику Кутузов. — Да скажите ему, что грибки надо есть с хлебом.

Посмотреть на стража султанских жен собралось чуть ли не все посольство. Офицерская молодежь просила Михаила Илларионовича, чтобы он позволил спросить у евнуха, хорошо ли ему жить среди стольких прекрасных девушек.

— Это непристойно: вы же знаете, у кого спрашиваете! — возразил Михаил Илларионович.

— Да ведь он пьян! — убеждал дядю Федя Кутузов.

— Ну спрашивайте! — махнул рукой Михаил Илларионович.

Евнух рвал руками копченого сига, исправно закусывая после очередной чашки, когда ему перевели нескромный, каверзный вопрос молодежи. Он секунду помолчал, обвел осоловелыми глазами улыбающихся офицеров и дипломатично ответил:

— Десять повинующихся женщин доставляют меньше хлопот, чем одна повелевающая!

Михаил Илларионович улыбался:

— Остроумно ушел от неприятного ответа, молодец!

— Пусть скажет, — обратился Федя Кутузов к переводчику, — почему у них заведено многоженство. Разве одной мало?

Турок, услышав вопрос, вынул из хрустальной вазы, в которой стояли розы, белую.