Илья Каменкович - Жить воспрещается

Вечером Мамеду стало худо. Его то знобило, то бросало в жар, он впал в забытье. Очнулся он, ощутив под мышкой холодок термометра.

— Здравствайт, — услышал он мягкий голос.

У койки стоял низенького роста человек в широком халате. Нос его, казалось, был расплющен сильным ударом. Из-под арестантской шапочки торчали крупные желтые уши. Толстенные стекла очков превращали его глаза в маленькие бусинки.

— Вот вам этвас покушайт, — сказал человек и положил под одеяло две картофелины, несколько галет и тоненький квадратик шоколада.

Мамед огляделся. Видно, его перенесли в другую комнату лазаретного барака. Здесь было всего пять коек. На соседней лежал без движения страшно исхудавший узник живая мумия. На другой койке метался в горячем бреду молодой человек. Две койки пустовали.

Человек в халате вытащил из-под мышки Мамеда термометр, посмотрел и сказал:

— Теперь хорошо. — И, широко улыбаясь, добавил: — В ревир бил гестаповский шпицлик, и ми решиль разлучить вас, сюда в изолятор.

— Кто это мы?

— Ми… медицина. Ви есть не за это?

Перевязывая особенно болезненную рану на плече Мамеда, он спросил:

— В и бил на столп? Как долго?

— Сорок семь минул.

— Ну, это еще нет много… След на плеч нам понятный примета,… Есть поэзия про тот ужасный столп.

Мамед кивнул. Он знал, что в лагере сложены стихи о столбе пыток:

— Мы вам делали карантин. Тиф нет. Завтра немецкий арцт [46] Арцт — врач ( нем. ). проверяйт и вас марш в ревир. Потом гестапо. Держился, геноссе!

Он быстро пожал Мамеду руку и, сильно припадая на левую ногу, ушел.

Утром следующего дня он снова очутился у койки Мамеда, и смущенно улыбаясь, сказал:

— Здравствайт, товарищ, а кушать никс… Скоро придет русский доктор. Геноссен просили передать: держался добре. Вам тебе верят — это есть бальзам!

Осмотревшись, он быстро поднял сжатый кулак к плечу, потом снял очки, протер стекла, еще что-то хотел сказать, но только указал пальцем на свой красный «винкель» и заковылял к выходу.

Спокойно и легко стало Мамеду от встречи с незнакомым другом… «Товарищи просят держаться… В меня верят… Живет организация!»

В изолятор вошел уже знакомый русский врач. С ним был немец, остановившийся в дверях, под его халатом виднелся эсэсовский мундир.

— Объективные данные за время пребывания в карантине не показали у узника никаких признаков инфекционных заболеваний, — доложил русский врач немцу. — Температура держалась два дня. Ожоги заживают в пределах обычно наблюдаемых аналогий…

— Убрать! — прервал его немец. — Выдадите его конвоирам «политабтайлунга». У них там раны быстро рубцуются!

С тяжелым сердцем ждал теперь Мамед новых допросов. Но, совершенно неожиданно для него, Мамеда посадили в полицейскую машину. Из отрывочных разговоров конвоиров он понял, что его везут в Берлинскую тюрьму гестапо.

В Берлин вызвали также гауптштурмфюрера Крамке,

Кабинет, в который привели Мамеда Велиева, был основательно обжит толстым немцем. Под расстегнутым мундиром — ослепительно белая сорочка. На бледном лице — холодные проницательные глаза, черная щеточка усов, как у Гитлера.

За широкой спиной нового следователя — очевидно крупной гестаповской шишки — стояли, вытянувшись, гауптштурмфюрер Крамке и еще два эсэсовца.

Яркий свет слепил глаза. Вдруг Мамед услышал глухой стон. Ковер посреди комнаты был подвернут, на светлом пятне паркета лежал одетый в полосатое человек.

Рявкнула команда. Человек с трудом поднялся. Лицо его было разбито в кровь.

— Ты знаком с этим интеллигентом? — спросил следователь у Мамеда.

— Первый раз вижу.

— А ты этого «мейстерзингера» знаешь?

— Нет, — ответил избитый.

— И вас не услаждал пением русский соловей?

— Я никогда не слышал его.

— Тогда продолжим наш «коллоквиум», — заявил следователь. — Займемся историей. Пусть и новый присутствует. Ему это будет на пользу… Так вот, когда произошла битва в Тевгобургском лесу? Отвечай, сопливый интеллигент!

Молчание.

— Не знаешь? Тогда расскажи, что тебе известно о нашем реванше в Компьенском лесу?

Молчание.

— Этого ты, конечно, и знать не хочешь? Больше ничего спрашивать не буду. Но стоять тебе, пока не ответишь. А не ответишь — подохнешь. Верно я говорю, Крамке?

— Яволь!

Спустя несколько минут узник разжал разбитые губы и невнятно заговорил.

— Дайте ему воды, — сказал следователь. — Он, кажется, хочет отвечать.

— А вы о «башне черепов» слыхали? спросил допрашиваемый.

— Ну, расскажи, послушаем.

— Эта башня у нас, в Югославии. В стены башни, по приказу султана замуровали черепа сербских повстанцев, павших в бою на Чегре, что возле города Ниш. Башня должна была устрашать непокорных сербов.

— Ну и что же?

— «Башня черепов» стала музеем. Внуки знают, какой ценой их деды купили свободу. Так и написали у входа в башню.

С необычной для толстого человека живостью следователь бросился к узнику. Через мгновение тот уже лежал на полу и разъяренный гестаповец с проклятиями пинал его ногами. Прогремел выстрел, затем еще один. Судорожно дернулись ноги в деревянных колодках — и стало тихо.

«Это, кажется, Иво, серб-аптекарь, подумал Мамед, с ужасом глядя на убитого товарища.

— Унесите, и на сегодня хватит, прорычал следователь. — Вот что такое чти сербы Прав был великий Бисмарк: «Сербия — это серная спичка в возу сена».

Так Мамеду Велиеву пришлось увидеть, в «работе» гестаповского чиновника «Вилли-экзаменатора», любившего на допросах «заниматься историей».

* * *

Сигнал воздушной тревоги и глухие взрывы разбудили Мамеда.

Распахнулась дверь камеры, и охранник, подталкивая узника и покрикивая «шнеллер», погнал его в подвальный этаж тюрьмы. Заскрипела железная дверь, и Мамед очутился в набитом до отказа бункере.

В сплошной темноте раздался молодой звонкий русский голос:

— Кого принесло в наш терем-теремок?

— Руссиш? Франсе? Чех? Поляк? — со всех сторон послышались вопросы.

— Кавказец, — сказал Мамед.

— Эй, кацо! — обрадовано прозвучал тот же голос. — Держись! «Сеанс» может скоро кончится. Часто теперь такие представления стали давать. Бомбят правильно! — И помолчав, добавил: — Анекдот немецкий слыхал? Спрашивает Ганс у Фрица: «Когда наш блицзиг [47] Блицзиг — молниеносная победа ( нем. ). состоится? А Фриц отвечает: «Знаю: когда задница Геринга влезет в штаны Геббельса…»