Василий Аксенов - Любовь к электричеству: Повесть о Леониде Красине

– Вам понравились молодые Берги? – спросил Буренин.

– Так ведь один из них – член пашей партии. – ответил Красин. – Кстати, о Бергах… – Красин задумался. – Состояние им отец оставил исключительное – обувная и мебельная фабрики, паи в Резиновом обществе, в Электросиле, пароходы на Волге… Вы знакомы с ними лично?

– Коротко, – ответил Буренин.

– Павел Берг – надежный товарищ?

– Уверен в нем, как в себе. Это человек, решительно и навсегда порвавший со своим классом.

– Он мне понравился, – сказал Красин, вызывая в памяти худенького стройного юношу с детскими еще губами, торчащими ушами и густой шевелюрой. Почему-то ему на секунду показалось посреди разговора с ним, что время стремительно ушло назад и перед ним его товарищ по «Техноложке», а может быть, и он сам. – Он очень умно говорил о промышленном прогрессе России.

– Это не Павел, а Николай. Он моложе Павла на год, но они почти неразличимы. Павел – это тот, что нападал на вас, Леонид Борисович, за умеренность ваших политических взглядов.

Буренин рассмеялся, а Красин остановился как вкопанный.

– Помнится мне, Николай Евгеньевич, что мы собирались на базе Берга создать боевую группу.

– Кое-что уже сделано…

– В таком случае нам необходимо сегодня же встретиться с Павлом Бергом и призвать его к сдержанности. Если он будет перед каждым незнакомым либералом, вроде меня, распинаться о своей любви к революции и к марксизму, он завалит все дело. Пусть почаще крестится на купола, а лучше всего пусть выглядит типичным «белоподкладочником»…

– Хорошо, я поговорю с ним, Леонид Борисович.

Они двинулись дальше. Недалеко от Покровских ворот на тротуаре толклась толпа. Электрические лампы освещали объявление над входом в двухэтажный дом:

«Синематограф изобретенье Франции бегающие фотоснимки».

– Вы уже видели это диво? – спросил Красин. – На полотне разыгрывается настоящий спектакль, в чем-то даже более выразительный, чем театральный. Синема – гениальное изобретение! – Красин прищелкнул языком. – Движущиеся фотографии! И главное – так просто! Чертовы Люмьеры! Просто это все до того, что досадно, почему не сам придумал!

В конце бульвара они вновь остановились.

– Итак, ЦК собирается завтра, – сказал Красин. – С вами, Николай Евгеньевич, мы встретимся через три дня в ресторане Тестова, как договорились. Не провожайте меня дальше, я возьму извозчика.

Он пожал руку Буренина, но почему-то не отпустил ее и спросил с неожиданным интересом:

– А что же Коля Берг? Он не разделяет убеждений своего брата?

– Он помешан на технике, на промышленности, на индустриальном прогрессе, – сказал Буренин. – Конечно, он и за социальный прогресс, но путем эволюции. Они вечно спорят с братом…

– Поменьше бы этих споров на людях, Берг нам очень нужен, – сухо и деловито сказал Красин, отпустил Буренина, энергичными шагами вышел из сквера и на углу поднял трость, подзывая извозчика.

Тому назад лет сто пятьдесят, а то и все сто восемьдесят прибыл в Россию то ли немец, то ли швейцарец – в общем, нерусский человек Берг, почтовых дел мастер. Ни славы, ни денег на своем почтовом поприще оный Берг не нажил, но и не пропал, уцелел – осел в одном из многочисленных департаментов Санкт-Петербурга.

Женился этот первый Берг на русской небогатой барышне, все последующие Берги делали то же самое, и через столетие от европейского происхождения осталась только эта короткая и гордая, как гора, фамилия. Сами же Берги жили тихо, звезд с неба не хватали, прозябали в приличной петербургской полубедности, пока не набрал силу Ипполит Берг, дед уже знакомых нам Павла и Николая.

Какое-то таинственное сочетание совершенно скромных наследственных качеств сделало Ипполита нахрапистым честолюбивым мужчиной. Оставив потомственную служилую линию, он пустился в коммерцию. Через некоторое время о Берге заговорили в промышленных кругах. Ипполит посватался к дочери московского денежного мешка Полупанова.

Сыну своему Ипполит Берг передал уже миллионное дело, но тот оказался из тихих Бергов и капитал не приумножил, хотя и не разбазарил: станки на фабриках стучали исправно, продукция сбывалась, пароходы гудели – капитал умножался уже сам по себе.

За год до описываемых событий Иван Ипполитович Берг погиб при катании на лыжах в Гармиш-Партенкирхене. Еще раньше скончалась его супруга. Дети остались одни – два сына и девочки Лиза и Таня. Старшим в семье оказался студент третьего курса университета Павел, которому меньше всего хотелось умножать наследственный капитал. Напротив, Павел страстно мечтал свести этот капитал к полному нулю путем социальной революции. Павел тяготился своим богатством, своими фабриками, где заведенным порядком естественно шла эксплуатация рабочего класса, он стыдился всего этого до тех пор, пока товарищи не разъяснили ему, что деньги являются прекрасным подспорьем в борьбе с самодержавием.

Надо сказать, что и Николай, студент Императорского Технического училища, человек взглядов, как мы видели, хоть и прогрессивных, но умеренных, тоже относился с какой-то неловкостью к семейному богатству, вроде бы стыдясь его.

Итак, братья подошли к своему дому, большому особняку. Дом строился парижским архитектором и представлял собой образец только что входящего в моду стиля «модерн»: огромные окна, забранные в декадентски изогнутые рамы, декадентские опять же бронзовые перила, ручки, фонари, облицовка по фасаду метлахской плиткой, чудно и тревожно загорающейся, когда на нее падали лучи закатного солнца, а внутри – черное дерево, особый какой-то «теплый» мрамор с внутренним огнем.

В гостиной братья застали небольшое общество. Развалясь в кресле и бесцеремонно вытянув ноги в странных высоких меховых сапогах, хохотал Виктор Горизонтов, юноша богатырского сложения. Смеялись и сестры, высокая румяная с толстой косой семнадцатилетняя Лиза и шестнадцатилетняя Таня, совсем еще девочка. Снисходительно улыбался друг Павла – штамповщик берговской обувной фабрики Илья Лихарев. Что же или кто же вызвал веселье барышень и молодых людей? Еще не входя в зал, Павел и Николай услышали высокий надтреснутый голос, порой начинавший как бы дребезжать от экстаза.

– Общество это должно быть взорвано и срыто лопатами до основания! Нужно расчистить место для новой жизни! Нужно сломать не только дворцы и тюрьмы, но и заводы, и москательные лавки, и ресторации, притоны разврата правящей элиты, и больницы, где одурачивают страждущий класс!

Это выкрикивал стоящий возле окна худой, одетый в черную косоворотку блондин. Жидкие волосы падали ему на выкаченные голубые глаза, правая рука то и дело взлетала над левым плечом.