Михаил Каратеев - Русь и Орда Книга 1

Князь Юрий Ярославич, высокий и худощавый мужчина с небольшой, тщательно подстриженной бородкой и пронзительными серыми глазами, выглядел значительно моложе своей преждевременно располневшей и слегка обрюзгшей супруги. Выслушав ее рассказ о случившемся, он принял Василия радушно и не поскупился на выражения благодарности.

Трудно было сомневаться, что безукоризненно вежливым словам его и манерам не хватает чисто русской простоты и сердечности. Чувствовалось, что князь знает себе цену и всегда помнит о расстоянии, отделяющем его, Рюриковича, от простых смертных. Это так не вязалось с обычной простотой в обращении всех известных Василию русских князей, что в первую минуту он удивился и насторожился. Но вскоре этой черте характера муромского князя нашлось объяснение: из дальнейшего разговора выяснилось, что Юрий Ярославич в молодости провел несколько лет в Царьграде и, очевидно, до известной степени впитал в себя дух, господствовавший при дворе императора Андроника. Впрочем, это не помешало ему остаться тем, чем создала его русская природа: весьма способным и очень наблюдательным человеком. К тому же он, по своему времени, был широко образован, говорил на нескольких языках, отлично знал историю европейских народов, начиная с самых ее истоков, и беседа с ним была увлекательна и интересна. В этом Василий убедился вполне, когда два часа спустя, помывшись в бане и приведя себя в порядок, он сидел за ужином в кругу княжеской семьи и нескольких муромских бояр.

Отвечая на вопросы гостя, а отчасти и по собственному почину, князь рассказывал много занимательного о жизни Византии и других стран, в которых ему довелось побывать. Но как ни старался Василий удерживать разговор в этой плоскости, – он вскоре перекинулся в ту область, которой карачевскому князю менее всего хотелось касаться.

– Скажи-ка, боярин, – спросил вдруг Юрий Ярославич, – ведомо ли тебе о том, что намедии приключилось у вас в Карачеве?

– Это ты о чем, князь? – весь насторожившись, но сохраняя полное самообладание, осведомился Василий, до сих пор не знавший, дошли ли до Мурома веста о козельских событиях.

– Тому дня три сказывали мне, что князья ваши перессорились меж собой на семейном съезде и будто карачевский князь Василий Пантелеевич дяде своему, князю звенигородскому, срубил голову. Ужели ты, из той страны едучи, ничего о том не слыхал?

– Когда выезжал я из дому, все у нас было тихо, – ответил Василий, заранее обдумавший, что отвечать на подобные вопросы, – а слух, о котором ты говоришь, настиг меня уже в Рязани, где задержался я по своим делам. Только я тому слуху большой веры не даю. Непохоже, чтобы такое у нас могло приключиться.

– И все же, видать, приключилось. Нам довели о том люди верные.

– Что же именно говорили они?

– Сказывали, что у князей Карачевской земли, со смерти Пантелея Мстиславича, велась супря о старшинстве и о правах на большое княжение. И вот, будто в последних днях июля съехались они в Козельске, и там все это случилось.

– Ежели что подобное и стряслось, то причины тому, без суммения, были иные, – сказал Василий. – О том, что на двадцать третье июля князья наши должны были съехаться в Козельске, все мы давно знали. Но только ни о каких спорах о старшинстве я не слыхал. Да и какие могли быть споры? Василия Пантелеевич по праву занял отцов стол и княжит уже целый год. Когда заступал он на большое княжение, дядья его и слова вперекор не молвили и из воли его николи не выходили. Андрей же Мстиславич, безо всякого к тому понуждения, сам приехал в Карачев и крест братаничу целовал, – я это своими глазами видел. Так что, воля твоя, Юрий Ярославич, а тут что-то другое, да и в Рязани о том иной слух ходил.

– Каков же был тот слух?

– Сказывали, что не супря о старшинстве, а измена удельных была всему причиной. Василий-де Пантелеич, не опасаясь ничего худого, приехал в Козельск с малым числом людей, а там дядья его хотели схватить. Отбиваясь от этих воров, он будто и зарубил Андрея Мстиславича. Только не дюже я этим россказням верю. Может, какая размолвка и вышла промеж князей, а людская молва ее стократ раздула.

– Дыму без огня не бывает, – сказал Юрий Ярославич, пристально глядя на Василия, который спокойно выдержал этот взгляд. – Ну, а говорили в Рязани, что после было?

– Говорили, будто князь Василий со своими людьми от крамольников все же отбился и из Козельска ускакал. А вскорости после того поехал в Орду, чтобы оправдаться перед ханом.

– В чем же ему оправдываться, ежели дело было так, как ты сказал? Нечто он не вправе был свой живот защищать?

– То не я, а молва говорит, Юрий Ярославич. А я сказал тебе, что той молве не очень верю. Может, никуда он не поехал, а может, и вовсе ничего такого не было.

*С у п р я – распря, тяжба.

Князь Юрий еле приметно улыбнулся в свою Византийскую бородку и ничего не ответил. Замолчал и Василий, чувствовавший, что его собеседник знает больше того, что сказал.

– Ох, Господи, несчастье-то какое! – промолвила княгиня, прерывая молчание. – Ведь коли вправду такое случилось, царь Узбек может Василия Пантелееича и вовсе согнать с карачевского стола.

«Вишь, где у тебя болит! – подумал, внутренне усмехаясь, Василий и поглядел на княжну. Она сидела подле матери, потупив голову, но было заметно, что из всего разговора не упустила ни слова. Как бы почувствовав на себе взгляд Василия, она подняла глаза, и взоры их встретились. Чуть-чуть улыбнувшись и порозовев, она сейчас же вновь потупилась и принялась нервно теребить бахрому скатерти. «Хороша, – подумал Василий, незаметно любуясь породистыми чертами ее лица и нежным румянцем щек, юную свежесть которых особенно выгодно оттеняла оправа волнистых темных волос– Только вот неживая какая-то… Я еще и голоса ее не слыхал. Напугалась разбойников, что ли? Или при родителях боится рот раскрыть?»

Но он не угадал. В те времена девушки на Руси пользовались гораздо большей свободой, чем два-три века спустя, и не жили затворницами. Причиной молчания княжны было скорее желание приглядеться к новому человеку, появление которого было столь неожиданно и необычно. И когда все встали из-за стола, а Василий, улучив удобный момент, приблизился к ней, – она, очевидно, поняв, что рискует показаться ему смешной или неблагодарной, а может быть, повинуясь иному, ей самой неясному чувству, – преодолела свое смущение и первой обратилась к нему:

– Не суди меня, боярин, за то, что до сего часу не поблагодарила тебя за спасение мое. Там, в лесу, с перепугу слова на ум не шли, а после ты был занят беседой с батюшкой. Прими же хоть теперь великую благодарность мою и верь, что услуги твоей я до смерти не забуду!

– Полно, Ольга Юрьевна, стоит ли о том говорить! Поелику сей случай не имел худых следствий, я сам за него благодарен судьбе: инако я бы тебя, может, никогда не увидел. Княжна опустила глаза, и щеки ее порозовели, что заставило Василия подосадовать на себя: ведь для нее он только заезжий боярин и его любезность могла показаться ей слишком смелой. Однако, бросив быстрый взгляд по сторонам и убедившись, что слов Василия никто, кроме нее, не слышал, Ольга Юрьевна лишь спросила после небольшой паузы: