Урсула Ле Гуин - Лавиния

И, сказав это, поняла, что это неправда. Энея там не было – во всяком случае, как человека во плоти. Да и Анхис со мной не говорил. Все это были слова моего поэта. Да, это были его слова, слова творца, создателя поэмы и правдивого предсказателя будущего; не больше и не меньше. Но разве и сама я не была лишь порождением его фантазии – не больше и не меньше?

Но ничего этого я тогда не могла сказать никому, ни единой живой душе, и никогда никому до сих пор не говорила.

Я была права, рассчитывая на то уважение, которое Асканий питает к знамениям и предсказаниям оракулов. Он перенял это у своего отца, хотя и в несколько гипертрофированной форме, доведя почти до суеверий. Асканий вообще не отличался гибкостью суждений, но страстно мечтал, чтобы его называли благочестивым, как Энея. Благочестие для него означало покорность воле высших сил, этакую безопасную правильность поведения. Он бы никогда не поверил, что его отец до конца жизни воспринимал свою победу над Турном как поражение. Он не понимал, что трагедия Энея заключалась в его способности быть милосердным и проявлять сострадание даже к врагу.

Я, возможно, не совсем права относительно Аскания; возможно, и он, став старше, все же испытывал порой муки совести, ведь это было так свойственно его отцу. Впрочем, я никогда не знала Аскания достаточно хорошо.

Так или иначе, когда Ахат и Серест сообщили ему о моем решении, он выслушал это спокойно и не стал бранить их за то, что они ему не подчинились. Но сама я от него никакого ясного ответа так и не получила. По-моему, он тоже чувствовал сопротивление тех сил, которые я сумела против него направить, – и особенно весомым ему, несомненно, казалось то, что со мною тихим голосом его троянского деда говорил священный оракул италиков. И я сочла, что своим молчанием Асканий как бы соглашается с принятым мною решением.

Так началась наша долгая «ссылка», которая, честно говоря, ссылкой вовсе и не была, особенно если сравнивать ее с теми испытаниями, которые выпали на долю старых троянцев, вечно тосковавших по своей павшей в прах Трое. В общем, наша «жизнь в лесу» оказалась довольно легкой и приятной. Я послала за плотниками, и они привели в порядок стены хижины, а кровельщики заменили прогнившую от дождей и проеденную крысами кровлю. Эти замечательные работники в итоге вообще весь домик перестроили, приделав к нему еще одну комнату и сложив настоящий очаг. А многочисленные добровольцы, приходившие нас навестить, вырубили кустарник, заполонивший поляну, выпололи огород и посадили там все овощи и полезные травы, какие только произрастают в Лации; они даже молодое ореховое деревце и сицилийские каперсы умудрились там посадить и хотели все это обнести оградой, но тут уж я воспротивилась.

– Но волки, царица! – возразил старый Гирн. – И медведи!

Но я сказала:

– В Альбунее нет медведей, а если какой-то волк случайно и забредет сюда, то я, скорее, назову его не врагом, а братом. – И мои помощники со мной согласились, а потом рассказали об этом жителям Лавиниума, и многие с тех пор стали называть меня Матерью Волчицей.

Путь из города к нашей хижине вскоре превратился в хорошо утоптанную тропу, и мне пришлось уменьшить количество добровольных работников и ежедневных посетителей до нескольких человек, причем лишь в определенные дни, иначе мы бы там и вовсе покоя не знали. Когда же к концу лета все работы были завершены и в лесу опять воцарилась тишина, то порой она стала казаться мне просто оглушающей. Сильвий целыми днями пропадал на охоте или на занятиях со старыми троянцами, которые с энтузиазмом взялись за его воспитание и заставили соблюдать жесточайший распорядок дня с бесконечными упражнениями, тренировочными боями и занятиями музыкой, декламацией и верховой ездой. Я привела в порядок свой домик и огород, а больше мне занять себя было нечем; поскольку я привыкла вести большое хозяйство, то скучала без дела и чувствовала себя одинокой, бесполезной и никому не нужной. Во дворцах Лаврента, Лавиниума и Альба Лонги, где я раньше в одиночку вела все домашние дела, так что забот у меня всегда было по горло, теперь прекрасно обходились и без меня. В Лавиниуме дом вела верная Маруна, которой помогала Сикана; Маруна заботилась и о наших богах, чему я давно уже ее научила, и теперь я не могла даже попросить ее пожить со мной в лесу, поскольку она была очень занята.

Но прошло время, и я даже полюбила свое одиночество. Мне уже не хотелось никого ни видеть, ни слышать, ибо люди своими разговорами нарушали эту чудесную лесную тишину, пронизанную пением насекомых и птиц да шелестом ветра в листве. Я подолгу возилась на огороде, пряла и ткала – в новой комнате установили большой ткацкий станок – и, в общем, была счастлива среди этих молчаливых деревьев; а вечером домой возвращался мой сын, мы вместе ужинали и тихо беседовали, пока не пора было ложиться спать.

Так проходил год за годом.

Приграничные столкновения по-прежнему порой случались, но Асканий, похоже, утратил отвратительную привычку из каждой искры раздувать пламя. Свадьбу свою он отпраздновал с поистине царским великолепием; его рутульская жена сразу стала вести дом умело и по-царски, и многие говорили, что это счастливая пара. Но детей у них не было. Прошло несколько лет, и Асканий, потеряв терпение, призвал к себе мудрых женщин и предсказателей. Мудрые женщины сказали, что Салика обладает отменным здоровьем и они не видят никаких препятствий к зачатию. Предсказатели же в один голос заявили, что она так и умрет бесплодной, но не назвали ни причин этого, ни каких-либо целительных средств. Вообще пророчества их были весьма туманны и полны иносказаний – видимо, они подозревали, что виноват во всем Асканий, но вслух говорить этого не хотели.

Все эти новости и сплетни я слышала от Илливии и других женщин, приходивших меня навестить. Кое-что рассказывали мне также мои латинские и троянские советники, которые от нашего с Асканием имени правили Лавиниумом и всей северо-западной частью Лация. Ахат и Сильвий тоже весьма заботились о том, чтобы эти мои помощники не забывали советоваться со мной по всем важным вопросам, так что я довольно хорошо знала, что происходит в нашей стране и вокруг, хотя советы свои все же сводила к минимуму и гостей никаких не принимала. А если в Лаций прибывал какой-либо важный правитель, путешественник или торговец, его принимали в Альба Лонге; там ему сообщали, что царица Лавиния, подчиняясь воле оракула, удалилась со своим сыном в леса и живет там, а потому увидеться с ней никак нельзя. Мне пришлось отказать даже Таркону из Цере, когда он прибыл в Лавиниум, чтобы повидаться со мной. Мне тоже очень хотелось с ним повидаться, и я даже один раз отпустила к нему Сильвия, но сама вынуждена была отказаться от этой встречи, иначе моя «ссылка» превратилась бы в полную профанацию. Но я вполне могла доверять Ахату и Мнесфею и поручила им принять Таркона, как и подобает принимать великого этрусского царя и истинного друга моего мужа и моего сына. В Альба Лонгу, впрочем, Таркон не поехал, дав тем самым Асканию понять, что если тот хочет его дружбы, то ему сперва нужно ее заслужить.