Полина Москвитина - Конь Рыжий

– Ты найдешь, рыжий! Ты сейчас все найдешь! Волком взвоешь, подлюга!

– Осподи! Осподи! – постанывал рыжий мужик. – Игде взять тех коней? Нету у меня коней, ваши благородия! Вот вам крест святая икона спаса Суса!

– Ррразговарривааай, ррыло!

Дуня ахнула:

– Боженька! Да это же… Гавря, останови прапорщиков, пожалуйста!

Капитан задержал офицеров. Дуня вплотную подошла к мужику, присмотрелась.

– Кажется, Филимон Прокопьевич? – спросила.

– Осподи! Богородица пресвятая! Неужто это вы?! – выпалил Филимон Прокопьевич, уставившись синими глазами на барыню в шубе, поярковых пимах и ворсистом платке, пахучую – за сажень прет духмянностыо. – Дочь Елизара Елизарыча?

– Ну, конечно, Филимон!

– Самолично, осподи! Вот господа охфицеры заарестовали за коней, а игде их взять, тех коней?! Спасите меня за ради господа бога! Ущербный я, в болести пребывающий! – Филимон сдернул шапку, отвесил поклон и осенил себя размашистым крестом. Какая разница, на кого молиться? Была бы польза. С дочерью-то упокойного Елизара Елизаровича офицер, авось воссочувствует. – Спасите за ради бога! Как вроде сама богородица на путе моем тяжком, – и крестом себя, крестом, вылупив глаза.

А у богородицы зубы ядреные, сахарные, уста не миррою окроплены, греховные, а в глазах, как в смоле кипучей, чертяточки прыгают, бесятся, потешаются над рабом божьим Филимоном Прокопьевичем.

– А я его знаю, – сказала Дуня капитану.

– Как жа! Как жа! Земляки жа! В тяжкой болести пребываю, опосля Смоленскова лазурету. При белом билете, как умственно не шибко! Заобижен господом богом! За што, про што, сам того не ведаю.

Дуня расхохоталась на всю улицу, улыбнулся и капитан Ухоздвигов. Филимону то и надо: дурак он, набитый дурак – ни мозгов, ни силушки, по миру ходит с сумой который год.

– Ой, умора! «Заобижен богом»! Из «лазурету»! – покатывается Дуня. – Уж если назвал богородицей, воссочувствую. Капитан, скажи прапорщикам, пусть его отпустят.

– Как, то есть, отпустить? – уставился курносый прапорщик. – Он лошадей скрывает в тайге, господин капитан. Староста показал: хитрее этого рыжего мужика бывает только сам черт. А мы пешком будем тащиться из-за таких рыжих сволочей?

– Какие лошади? – заступилась Дуня. – Он ведь нездешний, из Минусинского уезда, Белой Елани. Там у него остались лошади, хозяйство и дом. А он еще в прошлом году убежал из дома, чтобы не принимать участие в восстании. Мы же земляки.

– Истинно так, пресвятая богородица! Бежамши, бежамши от сатанинского восстания, на какое подбили мужиков анчихристы со звездами во лбу. И батюшку мово, умом тронутова, подбили. А я бежамши пешком в одних шароварах. Где миром просил, где натощак бродил, да клял красных анчихристов, штоб им всем околеть!

– Староста не сказал, что он нездешний, – переглянулись прапорщики.

– Зоб староста-то! Это он сам тройку коней прячет в тайге, вот вам крест святая икона! И красным воспомоществование оказывал. Самолично видел, как к нему с Маны на лыжах тайно приходили бандюги красные! Али не я кровь проливал и слезы горючие от красных сатанов?

Дуня шепнула капитану, что это тот самый Боровиков – хозяин дома, где учинил над нею казнь есаул Потылицын. Отец его действительно убит во время восстания, брат – красный комиссар – расстрелян у тюремной стены. А этот – всех чертей переживет, любой масти, хоть красной, хоть белой.

– Ах, вот как! Из тех Боровиковых?!

Филимон трухнул. Легко сказать – «из тех Боровиковых»! Сколько времени таился у белокриничницы Харитиньюшки, накатывая сало на бока, и вдруг – «из тех Боровиковых»!

– Упаси господь, ваше благородие! Не из тех, не из тех! Из самоличных, следственно… Те – сами по себе издохли, как собаки, а я проживаю со Христом-спасителем.

– Это вы про отца и брата: «издохли, как собаки»?

Филимон и тут сообразил:

– Ежли хоша бы и отец взял сторону анчихристов с красными звездами во лбу, то хто он сам? И тот «оборотень», какой прикидывался Боровиковым, а ни с какой стороны не Боровиков! Вот вам крест: фамилию только запакостил!

– О! Это, пожалуй, не так ущербно сказано, – скрипнул капитан Ухоздвигов. – Вы мне по душе, Боровиков, «без красной звезды во лбу». Но помните, что вы сейчас сказали об отце и «оборотне» – комиссаре. Сейчас я вас мобилизовываю. Прапорщики найдут хорошего коня и вы повезете в Минусинский уезд Евдокию Елизаровну, свою землячку.

У Филимона в ногах жидко стало. Домой! От сладостной Харитиньюшки да к немилостивому тятеньке в лапы…

– Пооомилоосердствуйте, ваше высокоблагородие! – взвыл Филя, готовый назвать капитана даже Христом-спасителем. – Не можно мне домой. С отцом смертоубийство произойдет за восстание, на которое он праведников водил.

– Вы что, не знаете, что ваш отец погиб в восстании?

Филимон и в самом деле не имел никаких известий из дома.

– Спаси мя, не слыхивал!

– Ну, видите! – сказал капитан. – Так что вам давно пора вернуться домой и стать хозяином. Прапорщик, помогите ему собраться и приведите в сборню. А вы подпрапорщик, сообщите полковнику о старосте. И если он действительно имел дело с бандитами и спрятал лошадей – все имущество конфисковать, всю семью расстрелять! Ясно?

– Так точно!

У Филимона в брюхе заурчало – на старосту-то наврал ради спасения живота своего. Подпрапорщик ушел. Филимон переминался с ноги на ногу.

– Идите! Живо собирайтесь – и в дорогу с землячкой.

– Дык-дык, ваше превосходительство, – поднимался все выше в чинопочитанье Филимон Прокопьевич. – Ежли домой, как сказали господину, то за конями на заимку сходить надо. У красных бандитов отбил недавно – лоб в лоб схлестнулся с ними в тайге, трех укокошил, а коней спрятал, – врал беспощадно Филимон Прокопьевич. Как можно сказать, что спрятаны свои кони, когда Христом богом клялся, нет у него коней?!

– Слышите, господин капитан? – возмутился прапорщик. – Есть у него кони!

– Ясно! – кивнул капитан. – Идите с ним на заимку за конями. Быстро!

Когда прапорщик ушел с Филимоном, Дуня схватилась за живот:

– Ой, умора! Я чуть сдюжила, ей-богу. Никаких красных он не убивал и в глаза не видывал!

Капитан Ухоздвигов не смеялся:

– Ничего, мы его так повяжем – не прыгнет, не дрыгнет! Он еще нам пригодится!

Капитан с Дуней вернулись в дом деревенского спекулянта, где они остановились вместе с командиром разбитой дивизии.

Генерал Толстов лежал на жестком диване. Шинель распахнута, погон сморщился, седая голова запрокинута, как у покойника. Выслушав капитана Ухоздвигова, поднялся, запахнул полы шинели.

– Это вы хорошо придумали, капитан! Очень важно точно знать: если ушли из Минусинска в Ачинск банды Кравченко и Щетинкина – для нас это спасение! Мы так можем до весны продержаться, а затем через Урянхай и Монголию до Харбина. Третьего нам не дано. Полагаюсь во всем на вас, Евдокия Елизаровна. Если нужны деньги, капитан, берите в нашей кассе сколько требуется, на ваше усмотрение.