Сергей Алексеев - Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана]

– Признаюсь, помолился и был услышан, – сказал смиренно. – На все Господня воля… Да не кручинься, царь, возьми другую деву. Гагарину возьми Анисью. Иль у Волконских есть девица, Авдотья именем. Заглянешь в очи – любое горе вмиг забудешь…

Но, обернувшись, вдруг онемел и замер. Достойный, благородный муж, стыдливый Воротынский – во гневе яростном и кровью налился – соломиною ткни, так треснет рожа.

– Что встали, ироды? – возгневился Тишайший. – Достаньте мне его!

И с хрустом сжал персты.

Стрельцы за лестницей к стене и диво – с ними царь! Сам нес и сам спускал стремянку, да за концы держал, чтоб не шаталась. Распоп из ямы вылез, душа затрепетала, тоскливый страх за сердце взял, но цепь поднял – перекрестился:

– Со мною Божья сила! Пытай!

Тишайший отвернулся и слова не сказал, но князь за цепь ножную – и наземь опрокинул, ибо оголодал распоп и легкий стал.

– Где Приданое Софьи? Ответствуй, вор! – и плеть поднял. – Ведь насмерть засеку!

Распоп на миг смешался: что есть сие? Почто опять пытают, коль все сказал на дыбе? На йоту не солгал, да и Пилат Елагин, в сыске бывший, все подтвердил…

И осенило вдруг… Да Истину украли! Приданого лишили, и посему так гневен Воротынский, и государь взбелел, и вон как суетится!

Но кто посмел? Кто упредил?!. Иль Божье наказанье отступнику-царю?

– Коль надобно – секи, – распоп аж взвеселился. – Сие мне благо. Эй, люди! Братия! Позрите! Светлейшие князья, вельможи! Сам государь за благочестье древлее страдальца убивает! Да нет на нем креста!..

И верно, из келий братских, погребов и прочих дыр монахи показались, ибо в обители известно было, кто в яме земляной сидит.

– Охолонись-ка, князь, – Тишайший мрачен был и озирался. – Напрасно не усердствуй.

– Дозволь мне, государь! – взмолился Воротынский и на колена пал. – Коли моя вина – грех искуплю! На дыбу вздерну! Спущу три шкуры – скажет!

– Свою побереги…

– На что спускать? – страдалец усмехнулся. – Ретивый стал, должно, по горло обмарался… Без пытки и отвечу. Не тщись вернуть Приданое, оно в надежном месте.

Князь пятнами пошел.

– Се он похитил! Он украл!

– Да нишкни, пес, – Тишайший отмахнулся. – Не смей встревать… Так ты, распоп, украл?

– Крадут чужое. А что твое, чем ты владеешь, как можно красть? – распоп играл цепями. – Ты Истину отверг и, приняв ересь, Россию расколол. Кто был отступник? Кто благочестье древлее отринул, а вкупе с ним Приданое, суть, кладезь знаний и православный мир – суть Третий Рим? Кто изменил дедам своим, святым отцам, что веру пестовали, будто чад своих? Кто ныне в скверной яме, ты иль я?.. Теперь помысли, государь: кому оно принадлежит? По совести и праву? Тем, кто за мной идет, презрев земное! Тем страстотерпцам огнепальным, кто Христу подобно принимает муки!

Царь будто бы внимал и кутался в кафтан – должно, знобило.

– Ты лепо рассудил, – сказал не сразу. – Тебя послушав, и сам готов поверить… Да токмо речь твоя суть ложь. Напраслину возводишь и грех чужой берешь. Навет сей князь бы не узрел, поелику виновен и мыслит оправдаться. Я ж вторю – ложь. Не завладел Приданым, хотя отай и жаждал. И не клянись, распоп. Мне ведомо, ты в Пустозерске был и не причастен…

– Почто ж устроил спрос?

– А любо мне прознать, кто навещал тебя…

Цепь перебрав по звеньям, Аввакум вздохнул:

– Ты ж меня упрятал. Никто узилища не ведал, никто не навещал. Один, как перст…

– Не лги, распоп, ныне не в духе я… Скорбящая в карете приезжала!

Он на своем стоял.

– Тебе наушники сбрехали!

– Кто приезжал еще? Боярин Вячеславов?

Сего развратника скрывать желанья не имел и выдал бы, однако в тот же час тень на вдову легла.

Лишь зубы стиснул.

– Сего боярина не знаю…

– Добро, – Тишайший сделал знак. – Послушаем, что караульщик скажет.

Стрелецкий голова и думный дьяк схватили стражника и на колени. Князь Воротынский плеть намотал на выю.

– Ответствуй государю: боярыня сидельца навещала?

Тот засипел и очи выкатил.

– Ни, господин… И близко не бывало.

Распоп вскочил – и вровень с государем.

– Меня души! Не мучь безвинного стрельца, не сотвори греха! Христом тебя прошу!

Но государь, потупившись, стоял и будто бы не слышал, а Воротынский, коего прежде тошнило от вида казни, ногой упершись в грудь, плеть натянул.

– А ну-ка говори: сия жена давала злато?

– Помилуй, государь, – уж в горле клокотало, лик взбагровел. – Я не подкупен… Да если в и давала, се крест – не взял!

Послушав ложь сию, распоп, однако, воздел десницу и цепью забренчал.

– Я не позволю, чтоб из-за меня душа безгрешная страдала! В сей час же закричу и созову народ! И пусть позрят на государя!

И снова он не внял… Но князь ремень ослабил и вроде в сдобрился.

– Должно и впрямь… Скажи-ка, молодец, а муж сюда являлся? Кафтан посеребренный и дерзкий взор? А имя – Вячеславов?

Стрелец в тот час сломался и бок потер.

– По имени не знаю, но муж подобный был, и больно ярый…

– Ну, полно, князь, – продребезжал Тишайший. – Сними удавку… А ты ответь, служивый, о чем сей муж беседу вел с распопом?

– Се оговор! – вскричал тут Аввакум. – Он пыток не сдержал и на себя возвел напраслину!…

– Уймись… Так сказывай, о чем?

– Да ссора у них вышла, – забегал взгляд стрельца. – Приезжий муж ругался и поносил сидельца. Холопом называл, познавшим власть…

– Ступай, стрелец, сего довольно.

Распоп против сего восстал.

– Чему ты веришь, государь? На встряску подними – признается, что он распял Христа!

– Уймись уж, Аввакум, – вдруг отмахнулся государь, – И так мне ведомо – блажен ты, свят… И при сем зело умен и лжив, хитер и прозорлив. Иной раз думаю, не сатане ли продал душу?.. Да нет, не продал. Но вот признайся, наконец, ты руку приложил, чтоб Никон церковью правил?

Сей оборот нежданным был и вдруг сковал уста. И от сего томясь, он голову пригнул и огляделся – царь ждал.

– Был грех, – признался, наконец. – Невольный грех, не чаял, что сотворится… Мы с Корнилием челом били за Стефана, чтоб посадить на место патриарха. По совести замыслили, а не тебе в угоду! Но Стефан, мудрый старец, а указал на пса…

– Ну, не ругайся, будет… Как я замыслил, так и стало. Не Никона – другого в посадил. И всякий сотворил бы то, что сотворилось. Не лепо нарушать устройство и резать по живому, бросать на землю и попирать ногами славу дедов, худо раскол чинить и сотрясать устои, и возмущать толпу… Все скверно, но надобно – нужда. Вот и Приданое – какое диво? Свитки, книги, небогата рухлядь, и не в казне в держать – пожертвовать Успенскому собору… Да есть нужда о нем кричать – се вот, се вот оно! И я владею! Как ты кричал на площадях…

– Да что же так? – распоп ослаб и будто голос потерял. – Что за нужда такая? Чего во имя, коли зришь скверну? Зачем ногами попирать… суть веру! Божий храм!