Евгений Сухов - Царские забавы

Григорий, будто колеблясь, разжал ладонь. На растопыренной пятерне покоилась монета с меткой.

— Где взял?! — подивился дьяк.

— Чай, не украл. Моя это. Мне ее Гордей Яковлевич при расставании дал.

— Что же ты сразу-то не сказал?

— Думал, что ни к чему. Считал, что ты и так услужишь.

— «Услужишь»! — передразнил дьяк. — Много здесь разных ходит, всем не услужишь. Да попробуй угадай среди прочих, кто твой заединщик. Сам ты небось бродяжий монах?

— Бродяжий, — не стал лукавить бывший тать. — Вот я с тем и иду в монастырь, покой хочу найти. А еще и нрав поумерить надобно.

— Все ли это? — усмехнулся дьяк.

— Не все, — честно признался Гришка, — царь повелел хватать бродячих монахов без жалости и приписывать к монастырям, а иных, по особому указу, велел по темницам рассадить. Дескать, злобствовали на дорогах хуже татей.

— Понимаю… от каторги спасаешься. — Дьяк еще мгновение раздумывал, потом окликнул приказного подьячего, который тихонько поскрипывал пером на бумаге. — Егорка, пиши указ… Инока Григория назначить игуменом Покровского женского монастыря. Не обессудь уж, братец, поначалу в женском монастыре послужи. Да не балуй там шибко, владыка митрополии у нас строгий. Наказать может.

— С бабами быть и не баловаться? — усмехнулся Григорий. — В искушение меня вводишь, дьяк.

— Возьми грамоту. Да не скручивай пока, пусть чернила остынут.

Ночью инок Григорий постучался в крепкий пристрой боярина Ухтомского.

— Кого там черти несут? — раздался настороженный девичий глас.

Было видно, что гостей здесь не ждут.

Через щели в двери Григорий увидел, как замерцала свеча, быстро разбежались по комнате тени, и через темноту слюдяного оконца он увидел Марию, держащую в рукаве подсвечник.

— Это ты?! — выдохнула баба.

Трудно было понять, чего в этом выдохе было больше — радости или отчаяния.

— А то кто же! Али не ждала?

— Притащил тебя леший! А ежели кто из дворовых увидит? Что тогда?

— Открыла бы ты мне по-быстрому, Мария, тогда уж точно никто не увидит.

Сердито лязгнул тяжелый засов, дверь наконец открылась, и перед детиной в длинной и белой рубахе предстала Мария.

— Проходи быстрей, пока с крыльца боярского никто не заприметил.

— Свечу бы потушила. Я тебя и так сыщу… в любой темноте, — заверил Гришка.

Мария задула свечу, а монах неторопливо и по-деловому стянул с себя ризу. В темноте девица показалась Гришке большим и расплывчатым пятном. Он подошел к ней вплотную и погладил тяжелые груди.

Мария была гладкая и теплая.

— Не здесь, — мягко отстранила инока девица, — а там… У стены сундук стоит. Хватит нам на нем места…

Позже, расслабленный и довольный, Григорий убрал руку с живота бабы и спросил:

— Я вот что хочу тебе поведать. Сегодня у дьяка в приказе был. Умный детина! Игуменом женского монастыря он меня поставил.

— Вот как?

— Да. В сестры ко мне пойдешь?

В темноте Григорий разглядел улыбку Марии, ее счастливое зацелованное лицо. Она еще крепче прижалась к его плечу своим горячим и жадным телом, а потом произнесла:

— За тобой, старец, куда угодно пойду. Теперь даже в монастырь.

Новый игумен Покровского монастыря Григорий за дело взялся строго: двух монахинь, находившихся на сносях, из монастыря удалил с бесчестием, на остальных наложил суровую епитимью.

— Пусть каждая из вас пострадает за грехи своих сестер, — грозно выговаривал он. — Блуд в монастыре надумали устроить! Может, вы со своими молодцами в кельях позапираетесь? Наведу я здесь порядок!

Григорий заставлял сестер проводить время в многочасовых молитвах; повелевал многократно переписывать Библию и разучивать псалмы.

Монахини, привыкшие к вольному житию при прежнем престарелом игумене, тихо роптали:

— Откуда этот изверг взялся на нашу голову! Как его увидим, так сердце от страха заходится. — И дружно жалели почившего игумена. — Кто был праведник, так это отец Павел. Все понимал, теперь таких людей и не сыскать.

Откуда им было знать, что усердствовал Григорий только потому, что как мог боролся с нарастающим искушением.

Скоро Григорий надолго ушел в запой. Скучна была для него монастырская жизнь. Совсем иное дело большая дорога, где можно было не только побродяжить, но и поразбойничать и где с Гордеем Яковлевичем они были настоящими господами.

Всякий боярин перед ними шапку снимал!

Монахини втихую радовались свалившемуся на них освобождению, только по-прежнему продолжали креститься с опаской, когда нужда заставляла пройтись мимо игуменовой кельи.

— Прибил бы тебя господь! Или черти в геенну огненную к себе забрали!

Григорий с тоски великой пил много и подолгу не выходил из кельи. А если и показывался, то совсем ненадолго, только для того, чтобы спеть молебен и обругать божьих сестер во всеуслышание за прелюбодеяние.

Мария, приняв постриг, неотлучно находилась при отце Григории. Сестры примечали блуд, но помалкивали, помня о крутом нраве игумена. А Мария, оставшись наедине с владыкой, передавала ему все, что могла услышать от стариц:

— Голубок ты мой родненький, — расчесывала баба старцу длинные и непокорные волосы. — Ругают тебя сестрицы всяко.

— Погано ругают?

— Погано. Так честят, что и язык повторить не смеет. Аж матерно порой.

Отец Григорий на сию речь поднял длань вверх и мудро изрек:

— Матерные слова есть богохульство, неугодное богу. Вот попомни мои слова, Мария, накажет их господь. Отсохнут у бесстыдниц языки.

Мария, разгоряченная желанием, все ближе пододвигалась к игумену и продолжала:

— А еще они о нас всякое дурное брешут.

— Вот как? И что именно?

— Говорят, будто блудом мы занимаемся. Церковным судом грозят.

— А кто сказал, что это блуд? — искренне удивился Григорий. — Квасок ты мне прохладный вечерами носишь. Жажда и сухота меня мучают.

— А задерживаюсь тогда почему?

— Потому что на ночь мне Новый завет читаешь. Тоже мне блуд… Много ли они о нем знают!.. Но языки я им укорочу, будут знать, как своего владыку оговаривать. На всех без разбора строгую епитимью наложу!

Утром, невыспавшийся и сердитый, Гришка срывал злобу на богобоязненных сестрах.

— Эй, сестра Елена, — почесал игумен пятерней широкую грудь. — Поди сюда!.. Кому велено!

Сестра Елена, красивая юная девица, покорно подошла к игумену и спрятала большие серые глаза под густыми шелковистыми ресницами. «Такая красотища и в монастыре томится!» — всякий раз поражался Гришка, плотоядно созерцая инокиню. К ее хорошенькому личику и стройному стану шла даже грубая монашеская ряса. Чем-то очень неуловимым она напоминала ему Калису.

— Почему во время службы вместе с остальными сестрами молебен не поешь?