Евгений Сухов - Царские забавы

Часом позже, когда было отведано два блюда, а многие из бояр, упившись до смерти, успели сползти с лавок на стол, государь Иван Васильевич, нарезая огромные куски свинины, орал во всеуслышание:

— А я-то думал, что Холмский лукавит! Кто бы мог подумать, что сам батюшка дворовый мне в женитьбе пособит. И двух часов не прошло, как он меня с бабой красной познакомил. Эх, берегись, Сидор, оженюсь я на твоей супруге!

Сидор сидел рядом с государем, втихую попивая белое вино, проклинал дареного коня, красавицу-жену, государя, а заодно и собственное гостеприимство. Он хмуро улыбался на каждую шутку Ивана Васильевича и понимал, что государь откажется от Василисы только в том случае, если вырвать у нее с корнем обе ноги.

На следующий день, сославшись на великую недужность, Сидор на Конюшенном дворе не появился. Не пришел он во дворец и через день. К хозяину Конюшенного приказа, боярину Холмскому, стременной отправил пострельца, через которого сообщил, что мучает его ломота и лихорадка; будто бы второй день пьет плакун-траву и окуривает свое тело ладаном, однако лихоманка не желает отпускать. А еще нужно вытравить из нутра бесов, которые сумели заскочить во время зевоты, когда он малость замешкался и не успел перекрестить рот. Черти без жалости копытами дерут гортань и стучат ручищами по желудку.

Сидор повелел Василисе также сказаться хворой, а для пущей убедительности завесил на женской половине дома все окна и строго-настрого запретил подглядывать на улицу даже украдкой.

Сам он без дела сидеть не умел, а потому решил проверить печь, которую выложил накануне. Это мастерство Сидор познал с малолетства, помогая отцу, тот никогда не доверял мастеровым, считая, что каждый каменщик водится с чертями. Если не по нраву им приходится хозяин, то мастеровой вполне мог вытеснить из-за печи доброго домового и покликать дьяволов.

Сидор так наловчился класть печи, что скоро приглашать его стали не только с ближайших улиц, но и с дальних. А за полтину он мог выложить такую умелицу, что пироги в ней не сгорали, а каравай получался таким сдобным, что не высыхал даже через несколько дней.

Сидор настрогал щеп, раздул поддувало, а когда огонь занялся и стены стали помалу нагреваться, разделся донага и, кликнув слуг, наказал:

— Я сейчас на доску сяду, а вы меня в печь протолкнете. Жар хочу изнутри посмотреть, а без того добрых блинов не приготовить.

Сел Сидор на доску, а слуги, взявшись за ухват, задвинули хозяина в прожорливое нутро печи.

— Крышкой не забудьте, дурни, прикрыть, — выкрикнул из глубины печи Мелентьев. Голос приглушенный, словно из склепа отозвался. — Иначе весь жар улетучится.

Доска оказалась шершавой, и Сидор почувствовал с десяток мелких уколов в плечи и спину. Сыскалась Василисе работа на вечер — будет иглой выковыривать занозы.

Если иной печник мерил тепло на палец, ткнув им в раскаленные камни, другой выставлял лицо, то Сидор считал, что лучшего прибора, чем собственные ягодицы, не сыскать — они без ошибки укажут, хороша ли кладка. Потому он охотно залезал в печь, сперва основательно протопив ее. Поворачиваясь во все стороны, он умело улавливал в кладке малейшую трещинку, заделывая ее тут же комком глины. Поворачиваться в печи нужно было уметь, чтобы не обжечь о раскаленные стены бока. Даже здесь Сидор преуспел и подпрыгивал на месте с той проворностью, с какой хозяйка переворачивает на горячей сковороде блины.

Жар был велик, от каждого камня дышало таким зноем, как будто они были выложены полгода назад, успели отстояться и научились собирать тепло. Знатная получилась духовка, будет теперь где печь на праздники калачи.

— Эй, челядь! Хозяина выпусти! — проорал Сидор, однако его голос не сумел пробить каменной глуши, растворился в толстых стенах.

Жар припекал все более. Мелентьев подумал о том, что нечто подобное чувствует грешник, сидя на сковороде в аду. Вот сейчас откинется крышка, и в непроглядное нутро заглянет рожа беса.

Крышка действительно отомкнулась, но вместо «нечистого» Сидор узрел государя всея Руси Ивана Васильевича.

— Далековато ты от меня спрятался, — довольно хмыкнул самодержец.

— Государь… Иван Васильевич… дак я… — стукнулся о потолок Сидор, обжигая лоб о раскаленную кладку. — Так кабы знать, пирогов бы хозяюшка напекла, романею бы прикупили!

— Ничего, стременной, ты же знаешь, что я без своего харча со двора не выезжаю. Ну-ка, стрельцы, подсобите хозяину, пускай государя своего по чести встретит.

Отроки, дружно взявшись за ухват, выудили из печи Сидора Мелентьева. Голый и черный он предстал перед государем едва ли не в образе сатаны, вышедшего из преисподней побродить по белу свету.

Грохнулся в ноги царю Сидор и попросил милости:

— Дозволь, Иван Васильевич, порты надеть, а то голозадому как-то совестно государя и царя привечать.

— Ни к чему это, Сидор, — улыбнулся Иван, — ты и без одежды пригож.

Поперхнулся от такого ответа Сидор Мелентьев, но спорить не посмел. А государь, осматривая со всех сторон перепуганного холопа, радостно продолжал:

— Видать, ты во всем мужик справный: и печь умеешь как надо выложить, и богатство доброе между ног носишь. А я-то все думаю, почему это Василиса в моем дворце не показывается? Теперь понимаю: коли подле нее такой жеребец ночует, разве глянет она на государя московского! — Опришники гоготали над каждым сказанным словом, ожидая, что Иван Васильевич, гораздый на развлечения, и в этот раз придумает какую-нибудь забаву. — Понимаю, холоп, видать, государя своего дивным видом хочешь удивить. А так чего тебе вылазить!

И снова горницу потряс хохот дюжины луженых глоток.

— Видеть государя для меня честь великая, — нашелся Мелентьев Сидор, тщетно пытаясь преодолеть неловкость. — А в печь я потому полез, что лихорадка меня мучает, государь. Печное тепло ото всех болезней лечит, любую лихоманку способно вывести. Только два раза в духовке полежать, и простуда облачком улетучится.

— Ишь ты! Ты так и меня подговоришь в раскаленной печи хворь выводить, — серьезно отвечал Иван.

Отроки хохотали так, что потушили свечи в красном углу. Потешники догадывались, что главная шутка впереди, а потому, припася терпение, внимательно следили за самодержцем.

— Непременно попробуй, батюшка, — попытался прикрыть срам двумя ладонями Мелентьев Сидор.

Но орган отчего-то стал непокорным и в своем бунте напоминал лошадь, объевшуюся хмеля.

— Экое хозяйство завидное, — потешался государь, — и руками не прикрыть!

— Извини, батюшка-государь, — неловко пожал плечами стременной.

— Да уж ладно! Что же ты, Сидор, ко мне во дворец Василису не прислал? Я все глаза просмотрел, а ее все нет. А может, слово великого московского князя для тебя не указ? — металлической стрункой зазвучал голос самодержца.