Евгений Сухов - Царские забавы

— Не бездонная моя утроба, Афанасий Федорович, испитого вина мне на день хватит… да и обратный путь не близок.

— Не ожидал, стрелец. Баба ты или добрый молодец? Неужто второго ковша не в силах одолеть? Эй, девки, несите из погреба рейнского вина, пускай молодец его откушает.

Разное толковали о Нагом, но верно было одно: что от его угощения не способен был увернуться ни один посол.

Девицы рады были услужить государеву вестнику и наперегонки с ковшами в руках бросились к крыльцу.

— А ты выбирай, добрый молодец, у какой девицы ковш принять…

Разбежались у стрельца глаза — не то от выпитого вина, не то от девичьей красы.

Стрелец бережно принял ковш из рук девицы, малость задержав ее пальцы в своих ладонях, а потом огромными глотками справился и с этим угощением.

Затуманилась буйная молодецкая головушка. Сделал шажок отрок и растянулся на ступеньках Красной лестницы.

— Хилый нынче народец пошел, — крякнул с досады Афанасий Нагой. — Где это видано, чтобы русский человек от полведра вина на пол валился! Эй, рынды, погрузите молодца на повозку и свезите в Москву.

Спровадив стрельца, Афанасий Нагой решил подготовиться к воскресному выходу. Некоторое время он изучал свое лицо в осколке зеркала, а потом повелел наголо обрить голову.

Былая опала с ошметками пены валялась на полу, череп сверкал начищенной бляхой, и Афанасий подумал о том, с каким большим удовольствием обнажит голову на московском дворе.

Государь Иван Васильевич принял боярина ласково, будто не было между ними размолвки длиною в несколько лет. Усадил рядом с собой, шубу подарил бобровую, а потом сказал:

— Далековато ты живешь от моего двора, Афанасий Федорович. А такие верные слуги, как ты, рядышком должны быть, вот потому решил я тебя именьицем пожаловать. Не побрезгуешь, боярин?

— Как возможно такое, Иван Васильевич, от царя я с благодарностью опалу принимал, а пожалование великое и подавно!

— Нуждаюсь я в таких верных слугах, как ты, боярин. Ворогами одними окружен, того и гляди на тот свет спровадят, — ласково заглядывал в глаза холопу царь. — Ты про прежнюю обиду не вспоминай, злые люди оговорили тебя, Афанасий Федорович. Советовали мне живота тебя лишить, уверяли, будто бы ты князю Старицкому на верность присягал. Хотел подсобить ему, чтобы с престола меня спихнуть.

— Государь, всегда верой и правдой!..

— Знаю, боярин, что оговорили. А те клеветники, что напраслину на тебя возвели, уже давно под топорами сгинули. Лиха мне желали!.. В имении князя Вяземского тебе приходилось бывать?

— А то как же, государь! Не однажды там на пирах сиживал. Домина у него в имении, словно торжественный собор, выложена из камня.

— Его имение я к себе в казну забрал, а теперь тебя им жалую. Служи, Афанасий, государю своему честно, а я уж тебя не обижу.

— Иван Васильевич, государь, да я живота своего не пожалею, чтобы тебе услужить.

— Верю, Афанасий Федорович, перевози все свое семейство, а как расположишься на новом месте, так я тебя сразу навещу.

— За честь великую сочту, государь!

— Ладно, ступай себе, дел теперь у тебя преизрядно. Скарб перевезти, хозяйство пошатнувшееся поправить, друзей старых навестить.

Поклонился Афанасий Нагой государю, показав на блестящей макушке два запекшихся пореза, и вышел вон.

Это была единственная встреча с Нагим за последние восемь лет.

А восемь лет назад, перед самым отъездом в Крым, Иван Васильевич повелел Афанасию кланяться крымскому хану многим челобитием, для мурз денег не жалеть, не скупиться на льстивые слова эмирам, но сделать все, чтобы оставить за собой Астрахань. Нагой так и поступил, в Бахчэ-Сарае он одаривал золотом ханских вельмож, расточал щедрую похвалу, сумел переманить на свою сторону могучего Таузака, и его старания не оказались тщетными — Астрахань осталась частью русской земли.

За удачное посольство Афанасий Федорович вправе был ожидать награды. Он уже приготовился принимать из рук государя воеводство, как это не однажды случалось со многими удачными послами; после этого жалованная шуба может вызвать только улыбку. У самого Нижнего Новгорода Нагого повстречал гонец и сообщил, что Иван Четвертый жалует Афанасию боярский чин. Нагой решил остаться в Нижнем Новгороде на три дня, чтобы на радостях перепоить не только воевод и служивых людей, но и всех горожан, включая бродяг и юродивых. А когда Афанасий Нагой в новом чине явился в Москву, то государь не пожелал видеть прежнего слугу и велел ему неотлучно находиться в своем имении до особого соизволения.

Длинная у государя оказалась память: вспомнил он, что однажды Нагой в числе других думных чинов бунтовал супротив Глинских, и то, что родичи Афанасия пожелали на московском столе безвольного князя Владимира.

Не удержался однажды боярин и отписал письмо государю: за что опала? Ответ не замедлил себя ждать — явился в образе думного дворянина Малюты Скуратова:

— За что опала, спрашиваешь? Слишком низко кланялся ты Девлет-Гирею. И благодари господа за свою удачливость, по-иному могло выйти.

Иван Васильевич появился у Афанасия Нагого в Троицын день, когда на полях было светло от белоснежных девичьих сарафанов, когда березы на перекрестках дорог, наряженные лентами, стояли, как невесты. Афанасий Федорович не собирался отставать от всеобщего веселия и хоромины украсил березовыми ветками.

Всякому православному было известно, что каждый ствол в чаще имеет душу, но особыми считались березы, знавшиеся не только с лешими, но и с лебедиными девами. А потому венки из берез встречали Ивана Васильевича всюду: у ворот и на заборах, на дверях и у конюшен, густыми ветками был украшен самый загривок крыши — легкий флюгер, вырезанный в форме кукарекающего кочета.

Добрый березовый дух должен был войти в дом, чтобы одарить богатством и счастьем каждого его обитателя.

В Троицын день березе поклонялись так же, как чудодейственной иконе в тяжкую болезнь, а потому Иван Васильевич слез с саней, перекрестился на волшебный венок и после малого поклона ступил на боярский двор.

Ничего здесь как будто не изменилось со дня смерти прежнего хозяина, и царю подумалось, что казненный любимец посматривает за ним с самого верха домашней церкви так же пристально, как когда-то во время сидения в Боярской думе.

Громкое приветствие вывело самодержца из оцепенения, и он, глянув на радушного хозяина, просто отвечал:

— Здравствуй, Афанасий.

Государь не сумел бы ответить даже себе, с каким именно Афанасием он поздоровался: Вяземским или Нагим. Слишком свежими оказались воспоминания.

— Государь-батюшка, какая честь великая, ежели бы я знал, что ты на Троицын день пожалуешь, так всю дорогу тебе березовыми вениками приказал бы выстелить.