Леонид Гиршович - Тайное имя — ЙХВХ

«Это же не возраст», — сказали бы мы о человеке пятидесяти двух лет. Заметим, это сказали бы мы вчера. Сегодня и говорить не пришлось бы. Что такое пятьдесят два — сегодня? Также и применительно к лицу женского пола (слово «дама», оно какое-то несовременное и даже оскорбительное в рассуждении гендерного равенства). Но женщины «за пятьдесят» в описываемое время, судя по фотографиям, являли взору особ старообразных, а иные даже подозрительно мужеподобных, хотя и они были вполне мужние жены, народившие целый класс начальной школы, расплескав, правда, в дошкольном возрасте половину. Это же касается и куртизанок, не обременявших себя ношей. С фотографиями не поспоришь.

Арон подъехал к дому Гонтов на автомобиле, с цветами, в шестнадцатилетие их знакомства, день в день. На столько же — на шестнадцать лет — Генриетта была младше Людвига. И на столько же старше Арона — чего не скрывала, в силу присущей ей честности. На свои пятьдесят два она и выглядела — по меркам того времени. Щеки под сеткой морщинок. Высокий лоб казался еще выше оттого, что волосы поседели, поредели, истончились. Косившие глаза словно говорили: «Так надо». Возможно, выражали сожаление, но не раскаяние.

Про автомобиль Гонты ничего не знали. Людвиг первым его увидел. Он, вывихнутый весь артрозом, передвигавшийся на Rollstuhl’e, подолгу сидел у распахнутого окна, дыша влажным ветерком с моря. Головоломка суставов заставила позабыть о музицировании. Давно уже пылилась крышка инструмента, и никто не откидывал с клавиатуры покрывальце, расшитое нотками-осьмушками. («А хвостики у них, как у сперматозоидов под микроскопом Аббе». — «Не знаю, ты биолог, тебе виднее», — отвечала Генриетта.)

Не оборачиваясь (повернуть шею — несбыточная мечта), Людвиг сказал жене:

— Посмотри-ка! Посмотри, что делается!

Она отложила шитье.

— Боже милостивый!

Арон заглушил мотор и открыл дверь своего «рено». Расцвет автомобильного кубизма: строгий черный кузов, двери открываются «бабочкой», запасное колесо на треть утоплено в правом крыле, плавно переходящем в подножку, глазные яблоки фар сверкают никелем.

— Ты помнишь, что я тебе обещал? — крикнул он Генриетте, которая при виде автомобиля застыла в окне, как громом пораженная. — Что по Хайфе будет ездить автомобиль. Забыла?

Они отправились кататься. Все тот же треугольник, на сей раз вписанный в колесо. Как есть заповедные места, куда еще не ступала нога человека, так есть заповедные улицы, по которым еще не ездило колесо автомобиля. Санитар, нанятый ухаживать за Людвигом, помог усадить его на заднее сиденье.

— Жди здесь. Мы вернемся еще немного, — надо отдать Генриетте должное, она навострилась изъясняться на туземном языке.

— Ну, читать по-арабски я, положим, не умею, — скромно отклонила она комплименты, на которые Арон не скупился. — Мне хватает немецкого.

При закладке Техникума случился скандал. Сердца Гонтов бились в ногу с теми, кто клялся сохранить в его стенах немецкую речь, великое немецкое слово. И даже не потому, что так написано в утвержденном Вильгельмом меморандуме о строительстве Техникума в Хайфе, а потому что немецкий язык для нас превыше всего.

Ситуация, в которой, по ощущению немцев, Германия, немецкий мир, немецкая культура держат круговую оборону, не всегда сопровождается пальбою из пушек. В Палестине, например, она стартовала в виде студенческого флешмоба. Официальная израильская историография именует это «Мильхемет асафот» — «Войной языков». В учебном заведении, которое строится на немецкие марки немецким архитектором, должны преподавать по-немецки — даже несмотря на «архитектурные излишества», вроде тех, что практикуются в Европе при сооружении хоральных синагог и турецких бань. Почему на юридических курсах, организованных «Альянсом», занятия ведутся по-французски? И детей из хороших семей тоже посылают во французские школы, и никого это не волнует. А тут стачка. Не успели смолкнуть дозволенные речи, как раздались недозволенные крики: «Иври, дабер иврит!» — «Еврей, говори по-еврейски!»

— Знаешь, чем кончится? Пожертвования из Берлина и Дюссельдорфа прекратятся, «Хильсферайн» будет распущен, Министерство иностранных дел, попечению которого Палестина обязана Техникумом, с облегчением вздохнет, — сам Людвиг вздыхает тяжело. Да и с заднего сиденья приходится кричать, чтобы быть услышанным сквозь звук работающего двигателя.

— Какой-то русский придумал «Техникум» называть «Технионом». Якобы это по-еврейски. Безумие, — говорит Генриетта.

— Я отдал Техникуму свое здоровье! — кричит Людвиг сзади. — Я положил на это жизнь. Кто я теперь? Скоро у Генриетты останешься ты один.

Подъехать к стройке Арон не рискнул: боялся, что не сможет взять подъем.

— В другой раз. Я должен потренироваться брать с места в гору.

Строительство Техниона. Хайфа, 1912

А меньше чем через два года началась Великая война, просто «Великая», без отчества. Хайфскому Техниону пришлось ждать своего открытия целых десять лет — пока Альберт Эйнштейн не приехал и ключом своей славы не открыл его. Долго еще в аудиториях будет сохраняться стойкий запах госпиталя с его ампутациями и кровавыми смертными пеленами. Британский флаг сменил над госпиталем турецкий, а до того там якобы какое-то время размещалась скотобойня рейхсвера.

Лебедь, рак и щука — тоже любовный треугольник, но был еще и воз, который их удерживал, как ни рвались они, каждый в свою стихию. Пока звучал тристан-аккорд, нашему лебедю, нашему раку и нашей щуке было не расцепиться.

Но аккорд смолк, и рвавшийся в облака Арон увидел перед собой щуку да рака, избавиться от которых ему мешала гордость, в его случае зовущаяся совестью.

Тогда музыка еще не звучала из всех отверстий — только из одного-единственного: «Один американец (…) заводит патефон». Гонты граммофонные пластинки не одобряли. Людвиг сказал когда-то: «Надо чтобы было слышно, как музыкант дышит. А граммофон — шарманка». Вот Арон и подумал: в доме, где раньше Бетховен сопровождал каждое движение души, теперь свирепствует музыкальный голод. Найти бы кого-нибудь, чтобы дал для них концерт. Но кого? В войну музы молчат, они в страхе грузят пианино на пароход. Поискать среди московиц? «Ярким свидетельством преданности поселенцев Блистательной Порте явились всенародные манифестации в ее поддержку, сопровождавшиеся принятием Османского гражданства». Хорошо еще, что не переходом в ислам. Многие записались добровольцами, например, Идо Ковальский. Он возглавил музыкальную команду в Назарете.

Московиц сейчас трясутся под кустом, ими же посаженным. Было отчего. Депортации начались сразу после объявления Россией войны. Арона просили похлопотать за одну чахоточную художницу в революционном пенсне, как ему объяснили, музу известного поэта. Это он придумал слово «Технион». Арон обещал постараться, но так ничего и не сделал, даже не старался [114].