Элен Каррер д'Анкосс - Генерал де Голль и Россия

Таким образом, международная обстановка уже была достаточно неспокойной, когда 10 ноября рванула настоящая бомба. Хрущев поставил под сомнение статус Берлина, оформленный решениями Ялтинской и Потсдамской конференций 1945 г. Они разделили Берлин на четыре сектора оккупации, распределенные между победителями, и сделали анклавом в советской оккупационной зоне. Никогда с 1945 г. советское руководство не оспаривало этот статус, обеспечивавший ему полный контроль над бывшей столицей Рейха, символом его победы. С июня 1948 г., реагируя на желание западных держав поставить на ноги Западную Германию, Сталин решил блокировать доступ к западному сектору Берлина, что практически лишило его способности к выживанию. Для снабжения жителей был налажен воздушный мост. Эта блокада продолжалась одиннадцать месяцев, пока Сталин не уступил твердой воле, единодушно проявленной союзниками. Но память об этом периоде тяжелых испытаний никуда не делась ни у жителей Берлина, ни у западного мира в целом, который неоднократно испытывал страх перед перерастанием «холодной войны» в «горячую».

Спустя десять лет преемник Сталина, на словах проповедующий мирное сосуществование, тем не менее вновь спровоцировал угрозу конфликта. Все началось с жесткого выступления Хрущева 10 ноября, в ходе которого он обвинил западные страны в нарушении соглашений 1945 г., традиционно шантажируя контрмерами в виде пересмотра статуса немецкой столицы. Он добавил к этому угрозу передачи советской стороной Германской Демократической Республике, «суверенному государству», как он подчеркнул, всего контроля над Берлином. Как игнорировать здесь враждебное отношение СССР к признанию Федеративной Республики Германии тремя годами ранее и противодействие Москвы вступлению нового немецкого государства в НАТО?

И как недооценивать, в условиях этого открытого проявления советской агрессии, беспрестанно повторяющееся требование признания ГДР? Спустя две недели, 27 ноября, западные державы получили ноту с требованием разрыва Берлинских соглашений 1945 г. в силу их неактуальности и с предложением мирного договора, предусматривающего трансформацию Западного Берлина в демилитаризованный вольный город и вхождение Восточного Берлина в состав ГДР. Дополнительная угроза: отказ западных держав от этого проекта влек за собой немедленное подписание Советским Союзом мирного договора с ГДР и передачу ей ответственности за отношения с западными державами. Хрущев отвел Западу шесть месяцев на организацию нового статуса. Речь шла о настоящем ультиматуме, когда Хрущев, помнивший о проволочках сторон конфликта и об итоговой сдаче Сталиным своих позиций, проявил решимость, которую сочли провозвестником беспросветного кризиса. Союзники осознавали, какое раздражение вызывает у СССР растущая мощь Федеративной Республики. Созыв бундестага в Западном Берлине для проведения президентских выборов особенно беспокоил руководство ГДР. Известно, что Ульбрихт неустанно предупреждал Хрущева о последствиях такой ситуации, особо подчеркивая рост оппозиционных настроений в восточногерманских элитах, склонных к бегству на Запад. Анри Фроман-Мерис, позже ставший послом в Москве, а будучи молодым дипломатом, переживший этот кризис в советской столице, считал, что демарш Хрущева в ноябре 1958 г. объяснялся в том числе беспокоившим его франко-германским сближением, поскольку СССР долгое время делал ставку на враждебность генерала де Голля к Германии, даже на его некую «германофобию». Советские дипломаты воспринимали как должное, что враждебное отношение генерала де Голля к возрождению Германии в любом виде, столь явно выраженное на переговорах в Москве в 1944 г., являлось величиной постоянной. Поэтому отношения, завязавшиеся между этими двумя людьми в 1958 г., которые только подчеркнула встреча в Коломбэ, стали большим разочарованием для Москвы, а кризис 1958 г. мог стать возможностью помешать зарождающемуся согласию. Этот анализ весьма убедителен. Он свидетельствует о неподготовленности СССР к преображению де Голля. Ему ближе был генерал образца 1944 г., ищущий поддержки у СССР, чтобы упрочить свои позиции на фоне англо-американских союзников.

Виноградова, излучавшего уверенность в этом вопросе, застала врасплох эволюция взглядов президента Франции на соседнюю страну. Ведь тот, стоя рядом с канцлером, объявил по итогам их встречи, что «с былой враждой покончено навсегда». Встреча, состоявшаяся в марте 1959 г. между генералом де Голлем и Виноградовым, подтверждает это объяснение. Советский дипломат горячо упрекал тогда президента Франции в том, что ему казалось настоящим предательством. «В Москве удивляются подходу Франции. Не вы ли некогда заключили договор с СССР, исходя из того, что Германия может представлять угрозу… и мы старались уважительно относиться к Франции, и в первую очередь к Вашей позиции» 80 80 Цит. по: Roussel É. Charles de Gaulle. Paris: Gallimard, 2002. P. 642. .

Этот кризис обнажил противоречия в стане Запада. Самым твердым, самым непреклонным противником советского ультиматума являлся генерал де Голль. Примерно год именно он правил бал. Он заявил о своей готовности заплатить любую цену за свою твердость, и, когда умирающий Фостер Даллес завершал в феврале 1959 г. прощальное европейское турне, генерал уверил его в своем желании прибегнуть к силе, если кризис достигнет такого размаха 81 81 Цит. по: Vaïsse M. La Grandeur: Politique étrangère du général de Gaulle, 1958–1969. Paris: Fayard, 1998. P. 268. . Несколькими днями позже он сказал Виноградову на одном из приемов в Елисейском дворце: «Может, мы все умрем, но у нас есть право въезда в Берлин, и мы им воспользуемся» 82 82 Ibid. P. 269. . И ответил тому же Виноградову, упомянувшему о катастрофических последствиях кризиса, в не слишком утешительном ключе: «Что ж, господин посол, умрем все вместе» 83 83 Fontaine A. La Tache rouge. Paris: Éditions de la Martinière, 2004. P. 275. .

Генерал де Голль был, впрочем, уверен (и говорил об этом своим англо-американским союзникам), что Хрущев блефует, что он не готов умереть за Берлин и достаточно просто выждать время, чтобы увидеть, как он уступит, подобно Сталину десятью годами ранее.

Твердость генерала де Голля тем более стоит отметить, что его союзники, в особенности Макмиллан, склонялись к компромиссу. Британский премьер-министр считал, что можно принять позицию Хрущева по Берлину и даже признать ГДР. Макмиллан поддерживал также идею демилитаризованной Центральной Европы, новую версию плана Рапацкого 1957 г., который, предлагая нейтрализацию этой части Европы, должен был продемонстрировать бесполезность альянсов, а следовательно, и НАТО. Отправившись в феврале в Москву, Макмиллан обеспокоил своих союзников: а не приведет ли эта поездка к обязывающим предложениям или уступкам? Но поскольку вернулся он с пустыми руками, де Голль сделал вывод, что речь о простом маневре, цель которого – поднять рейтинг Макмиллана накануне предстоявших осенью выборов.