Иван Ефремов - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5/3. Таис Афинская

— Думаю, от учителей, владевших познаниями древних. В одном вавилонском храме мне показали маленькую башню с медным куполом, вертящимся на толстой оси. В купол было вделано окно из выпуклого куска прозрачного горного хрусталя, великолепно полированного. Круглое это окно, в три подеса диаметром, называлось издревле, еще халдеями, Око Мира. Через него в ночном небе жрецы разглядели четыре крохотные звездочки у самой большой планеты и увидели зеленоватую планету дальше мрачного Хроноса. Видел ее и я…

— И Аристотель не знал ничего об этом?

— Не могу сказать тебе: пренебрег или не знал. Первое хуже, ибо для философа преступно! Что Земля шар — он пишет сам, однако оставил Александра в невежестве.

— Чего же еще не знает учитель Александра?

— Ты задаешь вопрос для орфика, верящего в безграничность мира и познания, недопустимый!

— Прости, учитель! Я невежественна и всегда стараюсь черпать из источника твоих знаний.

— Аристотель должен был знать, — смягчился Лисипп, — что несколько столетий назад финикийцы по приказу фараона Нехо совершили плавание вокруг берегов Либии; затратив на этот подвиг два с половиной года, они доказали, что Либия — остров, величиной превосходящий всякое воображение. Они не встретили края мира, богов или духов, только солнце стало выделывать странные вещи на небе. Оно поднималось в полдень прямо над головой, дальше тень опять с наклоном, хотя мореплаватели по-прежнему направлялись к югу. Потом солнце стало вставать не по левую, а по правую руку.

— Не понимаю, что бы это значило?

— Прежде всего что они обогнули Либию и, плывя все время вдоль берегов, повернули на север. Изменение же полуденной точки солнца по мере их плавания то к югу, то к северу говорит об одном, что давно уже знали орфики и жрецы Индии и Вавилона, избравшие символом мира колесо.

— Но колесом выглядит Земля и на картах Гекатея!

— Плоским. Орфики давно знают, что это колесо — сфера, а индийцы давно считают Землю шаром.

— Но если так, то Александр старается достичь пределов мира, не зная его истинного устройства и размеров. Тогда Аристотель…

— Тысячи мнимых пророков обманывали тысячи царей, уверенные в истинности своих жалких знаний.

— Их надо убивать!

— Разве ты столь кровожадна?!

— Ты знаешь, что нет! Те, кто проповедует ложные знания, не ведая истины, принесут страшные бедствия, если им следуют такие могущественные завоеватели и цари, как Александр.

— Пока Аристотель не принес Александру беды. Даже обратное. Убедив его в близости пределов мира, он заставил его рваться изо всех сил к этой цели. У Александра есть доля безумия от вакхической матери. Он вложил ее в свои божественные силы и способности полководца.

— А когда истина откроется? Простит ли ему Александр невежество в географии?

— Частично оно уже раскрыто. Недаром Александр повернул в Индию путем Диониса. Может быть, он узнал о Срединной империи?

— Ты хотел показать мне человека оттуда!

— Хорошо! Завтра! А сейчас иди к Клеофраду, или он разнесет все мое собрание египетских статуэток. Я неосторожно оставил их в мастерской.

Действительно, афинский ваятель, дожидаясь ее, метался по веранде подобно леопарду. Таис была наказана позированием до вечера. Эрис, давно освободившись, заждалась ее в саду Лисиппа.

— Скажи, госпожа, — спросила Эрис на пути к дому, — что заставляет тебя послушно служить моделью, утомляясь сильнее, чем от любого дела, теряя столь много времени? Или они дают много денег? Я не верю, что Клеофрад богат.

— Видишь ли, Эрис, каждый человек имеет свои обязанности, соответственно тому, как одарила его судьба. Чем дар выше, тем больше должны быть обязанности. У царя — забота о своих подданных, о процветании своей страны, у художника — сотворить такое, что доставило бы радость людям, у поэта…

— Я все поняла, — перебила Эрис, — меня учили, что если дана красота большая, чем у подруг, то служение мое должно быть тоже большим и трудным.

— Ты сама ответила на свой вопрос. Мы одарены Афродитой, и мы обязаны служить людям, иначе исчезнет божественный дар прежде исполнения предназначенного. Есть немало ваятелей и художников, которые заплатили бы нам горсть золота за каждый час позирования, но я без единого обола буду покорной моделью Клеофрада. А ты?

— Эхефил спрашивал меня, и я отказалась, я понимаю, что служу Великой Матери, а за это, как ты знаешь, нельзя брать деньги. Хотя иногда мне хочется много денег!

— Зачем? — удивилась Таис.

— Чтобы сделать тебе подарок, дорогой-дорогой, красивый-красивый!

— Та давно это сделала, подарив мне себя.

— Вовсе нет. Ты купила, вернее обменяла меня, приговоренную.

— Разве ты не понимаешь, жрица Превышней Богини, Царицы Земли и Плодородия? Как я тебя нашла и приобрела — это случайность. Так могла быть добыта любая рабыня. Но ты не стала рабыней, а совсем другой, неповторимой и не похожей ни на кого. Тогда я и приобрела тебя вторично, а ты — меня.

— Я счастлива, что ты понимаешь это, Таис! — она назвала ее по имени в первый раз за все годы их совместной жизни.

Бывали случаи, когда Клеофрад был просто человеком: подлинным афинянином, общительным, веселым, жадным до новостей. Таким, несомненно, оказался он в день приема гостя с далекого Востока, желтолицего, с глазами еще более раскосыми и узкими, чем у обитателей восточных далей Азии. Его лицо с тонкими чертами напоминало вырезанную из древесины барбариса маску. Одежда, потертая и выгоревшая, была сшита из особого толстого и плотного материала, серики или шелка, чрезвычайно редкого и дорогого на берегах Малой Азии и Финикии. Свободная блуза болталась на тощем теле, а широкие штаны, хотя и составляли принадлежность одеяния варвара, сильно отличались от скифских, обтягивавших тело. Глубокие морщины выдавали и возраст путешественника, и усталость от бесчисленных тягот странствия. Темные глаза смотрели зорко, остро и умно, пожалуй, с несколько неприятной проницательностью. Сложное имя с непривычными интонациями не запомнилось Таис. Гость довольно свободно изъяснялся на старом персидском языке, забавно возвышая голос и проглатывая звук «ро». Друг Лисиппа, ученый перс, легко справился с обязанностями переводчика, да и сами Лисипп и Таис уже научились понимать по-персидски.

Путешественник уверял, что исполнилось восемь лет, как он покинул родную страну, преодолев за это время чудовищные пространства гор, степей, пустынь и лесов, населенных разными народами. По его подсчетам, он прошел, проехал и проплыл расстояние в три раза больше, чем пройденное Александром от Экбатаны до Александрии Эсхаты.

Таис и Лисипп переглянулись.

— Если я правильно понял почтенного путешественника, он утверждает, что за Александрией Эсхатой населенная суша — Ойкумена — простирается гораздо дальше, чем на карте Гекатея, по которой до мыса Тамар, там, где огромная стена снежных гор достигает берега Восточного океана, всего двадцать тысяч стадий, и то ненаселенных.