Иван Ефремов - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5/3. Таис Афинская

Заинтересованные индийцы склонились над ящиком.

— Ученик пифагорейцев, Гераклит Понтийский, близкий с Аристотелем, открыл, что шар Геи вращается, подобно волчку, вокруг себя и что ось этого волчка наклонена по отношению к плоскости, в которой ходят планеты и Солнце.

Эта машина для расчета движения планет, без чего не может быть ни предсказания будущего, ни верного мореплавания. Здесь разум утверждает себя один раз, создав машину, а дальше работают лишь руки да памятные таблицы, начертанные на крышке. Человек освобождается от долгих вычислений и может заняться высокими размышлениями.

Пораженные жрецы притихли. Лисипп воспользовался их растерянностью и сказал:

— Мы, эллины, вместо того чтобы казнить искателей знания расплавленным свинцом, открываем настежь портики и сады наших академий, философских, школ. И догоняем вас, начавших размышлять о мире не на одно тысячелетие раньше.

— Это потому, что вас мало и вы принуждены беречь учеников, дабы обеспечить передачу факела знания! А нас очень много! Знание, если мы прокричим его на площади, будет немедленно искажено невеждами и обращено против истинных мудрецов. В Крияшакти и Кундалини мы нашли секреты личной силы и очень тщательно охраняем технику обучения и пользования ею. Будет беда, если знание это попадет человеку несовершенной Кармы!

И Таис узнала о законе Кармы, или воздаяния, перед которой наивной, маленькой и слабой выглядела Немесис, дочь Нюкты (Ночи), богиня справедливого возмездия эллинов.

Колоссальный космический механизм, работа которого лежит в самой основе мира! Все на свете — и боги, и люди, и звери подлежат Карме. Они должны изживать свои ошибки, несовершенства и тем более преступления в череде последующих воплощений, судьба которых или ухудшается, или улучшается в зависимости от личного и общественного поведения. Ложь и обман, особенно написанные в книгах, составляют страшные преступления, потому что ведут за собой вредные следствия для многих людей и могут быть изжиты лишь через тысячи лет. Разрушение прекрасного также относится к самым тяжким поступкам. Запрещение кому-либо, чего-либо означает, что запрещающий берет на себя Карму подневольного, какая бы она ни была.

— Значит, запрещая, низшим кастам знание, вы берете их невежество на себя? Миллионов людей? — внезапно спросила Таис.

Старший жрец даже отшатнулся, а глаза высокого выразили злобу.

— Так же, как и вы, эллины, не допуская к учению рабов, — ответил старший индиец, — вас, свободных, мало, а их очень много и делается все больше. От этого ваш мир скоро погибнет, несмотря на великие ваши завоевания.

И опять Лисипп остановил порывающуюся возразить афинянку. Таис остыла, сообразив, что у каждой веры есть свои слабости. Бить по ним уместно разве в публичном диспуте, а не в мирной беседе. Вместо спора афинянка решилась наконец задать давно мучивший ее вопрос.

— Мой учитель, великий художник Лисипп, ужасно порицал меня за один проступок и отдалил от себя на целый год. Красота — единственное, что привязывает людей к жизни и заставляет ее ценить, бороться с ее невзгодами, болезнями и опасностями. Людям, разрушающим, искажающим или осмеивающим красоту, нельзя жить. Их надо уничтожать, как бешеных собак — носителей неизлечимого яда. И художники — волшебники, воплощающие прекрасное, отвечают особенно строго, строже нас, не видящих, ибо они зрячие. Так сказал мне Лисипп три года назад.

— Учитель твой прав совершенно, в полном соответствии с законом Кармы, — сказал темнолицый.

— Следовательно, я, разрушив прекрасные дворцы Персеполиса, подлежу ужасному наказанию в этой и в будущих жизнях? — печально спросила Таис.

— Ты та самая женщина? — индийцы с любопытством воззрились на свою гостью. Помолчав довольно долго, старший сказал, и его слова, — веские и уверенные, принесли облегчение афинянке.

— Хотящие повелевать строят ловушки для легковерных людей. И не только легковерных, ибо всем нам, от мала до велика, свойственна жажда чудес, порождающая тягу к необыкновенному. Те, кто хочет повелевать умами людей, строят ловушки игрой цифр, знаков и формул, сфер и звуков, придавая им подобие ключей знания. Желающие повелевать чувствами, особенно толпы, как деспоты и политики, строят огромные дворцы, принижающие людей, завладевающие его чувствами. Человек, попав в эту ловушку, теряет свою личность и достоинство. Дворцы Портипоры, как мы зовем Персеполис, и есть подобная ловушка. Ты верно угадала это и явилась орудием Кармы, подобно тому как зло в наказании иногда служит добру. Я бы снял с тебя обвинение Лисиппа.

— Я сам понял и простил ее, — согласился скульптор.

— И не пояснил мне? — упрекнула Таис.

— Не умом, а чувством, словесно объяснили нам только они, знающие Карму, учителя из Индии, — Лисипп поклонился, по азиатскому обычаю приложив руки ко лбу.

В ответ жрецы склонились еще ниже.

В этот день Таис вернулась к себе ранее обычного.

Эрис, подвинув к ней столик с едой, подождала, пока афинянка насытилась, и, улыбаясь одними глазами, поманила за собой. Она бесшумно привела Таис к ступенчатому переходу из передней части храма в главную башню. На широком возвышении с лестницами по обеим сторонам перед тьмой глубокой неосвещенной ниши стояла Артемис Аксиопена. Лучи света, падая из боковых оконцев вверху, скрещивались впереди статуи, усиливая мрак позади. Бронза резко блестела, будто Артемис только что вышла из мрака ночи по следам какого-то преступления. У подножия ее сидел Эхефил, молитвенно подняв взгляд на свое создание. Углубленный в думы, он не пошевельнулся и не почувствовал появления женщин. Таис и Эрис беззвучно отступили и вернулись в келью.

— Ты погубила его, халкеокордиос (медное сердце)! — резко сказала афинянка, гневно глядя на черную жрицу. — Он не может теперь продолжать ваяние.

— Он губит сам себя, — безразлично сказала Эрис, — ему нужно лепить меня, точно статую, сообразно своим желаниям.

— Тогда зачем ты позволила ему…

— В благодарность за искусство, за светлую мечту обо мне!

— Но не может большой художник волочиться за тобой, как прислужник!

— Не может! — согласилась Эрис.

— Какой же для него выход?

Эрис только пожала плечами.

— Я не прошу любви!

— Но сама вызываешь ее, подобно мечу, подрубающему жизни мужей:

— А что велишь мне делать, госпожа? — тоном прежней рабыни спросила Эрис. Афинянка прочла в ее синих глазах печальное упрямство.

Таис обняла ее и прошептала несколько ласковых слов. Эрис доверчиво прижалась к ней, как к старшей сестре, утратив на миг богинеподобный покой. Таис погладила ей буйную гриву непослушных волос и пошла к Лисиппу.