Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

Прошло еще полчаса. Кто-то из сидевших за их столиком заказал кофе, другие попросили пива. А потом первые заказали пиво, а вторые – кофе. Так и пошло. Только Карикатурист-Пьяница продолжал пить латте и грызть ванильное печенье, теперь уже с видимым отвращением. В любом случае все делалось как-то вразнобой, но именно в этом разладе был свой особый ритм. За это Асия и любила кафе: за сонное оцепенение и абсурдную дисгармонию. Оно как будто находилось где-то вне времени и пространства. Стамбул был вечно охвачен спешкой, а в кафе «Кундера» царила апатия. Люди снаружи цеплялись друг за друга; чтобы скрыть свое одиночество, они притворялись, будто ближе друг к другу, чем на самом деле. А здесь все было наоборот, здесь все притворялись намного более отстраненными, чем в действительности. Это место словно отрицало существование всего города.

Асия затянулась сигаретой и наслаждалась бездельем, всецело предалась ничегонеделанию, пока Карикатурист-Пьяница не обратился к ней, поглядев на часы:

– Уже семь сорок, дорогая, твой балет закончился.

– Тебе что, пора уходить? У тебя такая старомодная семья? – ляпнула подружка Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов. – И почему они заставляют тебя заниматься балетом, если это тебе не по душе?

Это была общая беда сменявших друг друга девушек Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов: они так хотели подружиться со всей компанией, что начинали задавать слишком много личных вопросов, делали слишком много бестактных замечаний и, увы, терпели полное фиаско: им было невдомек, что приятелей сплачивало именно отсутствие серьезного и непритворного интереса к частной жизни другого.

– И как ты можешь жить со всеми этими тетушками? – продолжила подружка Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов, не замечая, как у Асии вытягивается лицо. – Боже правый, столько женщин под одной крышей, и все пытаются выступать в роли мамочки!.. Да я бы и минуты не выдержала.

Это было слишком. Даже в такой разношерстной компании имелись свои неписаные законы, и никому не позволялось их нарушать. Асия чихнула. Она терпеть не могла женщин, но, на беду, сама принадлежала к их числу. Стоило ей познакомиться с женщиной, она или сразу начинала ее ненавидеть, или ждала, что вот-вот возненавидит.

– А у меня нет нормальной семьи в привычном смысле этого слова. – Асия свысока посмотрела на нее, надеясь остановить дальнейшее словоизвержение.

И тут она приметила, что над правым плечом собеседницы поблескивает серебряная рамка. Это была фотография дороги, ведущей к Красной лагуне в Боливии. Эх, ехать бы сейчас по этой дороге!

Она допила кофе, погасила сигарету и принялась скручивать следующую.

– Мы всего лишь стая самок, которым приходится жить под одной крышей. Вряд ли это можно назвать семьей.

– Но это и есть семья, – возразил Исключительно Бездарный Поэт.

В такие минуты он вспоминал, что он самый старший в компании и не только прожил дольше, но и совершил куда больше ошибок, чем все остальные. Он три раза был женат и три раза разводился, а потом еще был вынужден наблюдать, как бывшие жены одна за другой сбегают из Стамбула, лишь бы оказаться подальше от него. От всех трех браков у него были дети, которых он посещал очень редко, но всегда гордо заявлял о своих отцовских правах.

– Вспомни, – наставительно погрозил он Асии пальцем, – все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.

– Толстому было легко нести такой бред, – пожала плечами жена Карикатуриста-Пьяницы. – У него была жена, которая за всем смотрела, вырастила дюжину детей и работала в поте лица, чтобы его сиятельство великий писатель Толстой мог спокойно творить.

– Зачем ты это говоришь? – спросил Карикатурист-Пьяница.

– Чтобы вы это признали. Вот я чего добиваюсь. Чтобы весь мир признал, что, будь у нее такая возможность, жена Толстого могла бы писать лучше, чем он.

– Почему? Просто потому, что она была женщиной?

– Потому что она была очень талантливой женщиной, которую подмял под себя очень талантливый мужчина, – огрызнулась жена Карикатуриста-Пьяницы.

– Ох, – вздохнул он и так разволновался, что подозвал официанта и, ко всеобщему огорчению, заказал пиво.

Ему, видимо, стало как-то совестно, он резко сменил тему разговора и завел речь о благотворном действии алкоголя.

– Своей свободой наша страна обязана этой бутылочке, которая легко помещается в мою ладонь. – Карикатурист-Пьяница заговорил громче, стараясь заглушить ревевшую на улице сирену «скорой помощи». – Нас освободили не социальные реформы и не политические установления. Даже не война за независимость. Вот эта самая бутылка и является тем, что отличает Турцию от других мусульманских стран. Эта бутылка пива, – он поднял руку, будто собирался произнести тост, – и есть символ свободы и гражданского общества.

– Да ну, хватит трепаться. С каких это пор жалкий алкаш стал воплощением свободы? – резко заметил ему Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов.

Остальные промолчали. Вместо того чтобы попусту тратить силы на препирательства, они выбрали по рамке и уставились каждый в свою картинку.

– С того самого времени, когда на мусульманском Ближнем Востоке алкоголь был запрещен и предан поношению, с начала времен, – проворчал Карикатурист-Пьяница. – Вы только вспомните историю Османской империи! Все эти таверны, эти закуски к каждому стакану… Похоже, ребята умели повеселиться. Мы, как нация, любим выпить, почему бы этого не признать? Весь народ пьянствует одиннадцать месяцев в году, потом вдруг спохватывается, кается и постится в Рамадан, и все для того, чтобы по окончании священного месяца снова начать выпивать. Знаете, если в этой стране никогда не было шариата, если здесь фундаменталистам не удалось прийти к власти, как в других странах Ближнего Востока, то, поверьте, этим мы обязаны нашей нелепой традиции. Только благодаря алкоголю у нас в Турции есть нечто, отдаленно напоминающее демократию.

– Так давайте же выпьем по этому случаю, – заметила жена Карикатуриста-Пьяницы с усталой улыбкой. – А разве есть лучший повод выпить, чем помянуть Господина на цыпочках, как его там, Че-че?

– Чекетти, – поправила Асия, которая до сих пор не могла без раскаяния вспоминать день, когда выпила лишнего и прочитала всей компании небольшую лекцию по истории балета и, между прочим, упомянула этого самого Чекетти. Они его почему-то полюбили. И с тех пор кто-нибудь нет-нет да и предлагал выпить за этого танцора, который первый ввел пуанты.

– То есть получается, что, если бы не он, балерины не умели бы ходить на пальцах? – каждый раз приговаривал кто-нибудь, хихикая.