Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

Похоже, это тетушка Варсениг. Армануш повесила плащ, пригладила растрепанные ветром волосы, а сама недоумевала, почему тетушка Варсениг тоже тут. Сегодня вечером ее близняшки возвращались из Лос-Анджелеса, где участвовали в баскетбольном матче. Тетушка Варсениг так волновалась из-за этого соревнования, что последние три дня даже спать толком не могла и беспрерывно созванивалась то с дочерьми, то с их тренером. И вот сегодня, когда команда прибывала домой, она, вместо того чтобы, по своему обыкновению, поехать в аэропорт за несколько часов до прилета, сидела тут, за столом у бабушки.

– Да, книги, именно это я и сказала, – ответила Армануш, перекинула через плечо холщовый рюкзак и прошла в просторную гостиную.

– Не слушай ты это старческое брюзжание, – прощебетала сзади проследовавшая за ней тетушка Сурпун. – Мы все так гордимся тобой!

– Да, мы ею гордимся, но надо вести себя сообразно возрасту. – Тетушка Варсениг пожала плечами, поставила на стол последнюю тарелку и приобняла племянницу. – Девушки твоего возраста обычно заняты тем, что наводят красоту. Тебе это, конечно, не нужно. Но если все время читать и читать, то к чему это приведет?

– Видишь ли, книжки этим и отличаются от фильмов: никто не пишет большими буквами слово «конец». Дочитав книгу, я совсем не чувствую, будто что-то закончила, поэтому принимаюсь за новую, – подмигнула ей Армануш, и не подозревая, какая она хорошенькая в лучах заходящего солнца.

Она положила рюкзак на бабушкино кресло и тут же все из него вытряхнула, словно ребенок, которому не терпится посмотреть на новые игрушки. Посыпались книги: «Алеф и другие истории», «Сговор остолопов», «Последний акт», «Справиться со скорбью», собрание сочинений Борхеса, «Нарцисс и Златоуст», «Короли мамбо играют песню любви», «Пейзаж, нарисованный чаем», «Желтая Женщина и красота духа» и еще две Милана Кундеры, ее любимого писателя, – «Книга смеха и забвения» и «Жизнь не здесь». Некоторые были ей пока незнакомы, другие она читала много лет тому назад, а сейчас хотела перечитать.

Армануш понимала не столько умом, сколько благодаря интуиции, что за высказанным тетушками неодобрением стояли какие-то основательные и мрачные причины, и дело было не в том, что семейство Чахмахчян хотело поставить ей на вид, чем пристало заниматься молодой девушке. Ей нельзя было читать запоем не только потому, что она была женщиной, но, самое главное, потому, что она была армянкой. Армануш чувствовала, что тетушка Варсениг вечно имела что-то против чтения из-за некоего глубоко укорененного, можно сказать, первобытного страха, для нее это был вопрос выживания. Она не хотела, чтобы Армануш была слишком яркой, слишком выделялась из общей массы. В последние годы существования Османской империи правительство первым делом уничтожило именно их: писателей, поэтов, художников, интеллектуалов. Сначала избавились от «мозгов», а потом перешли к ликвидации простого народа. Увы, этим семейство Чахмахчян походило на многие армянские семьи в диаспоре: вроде в целости и сохранности, а все равно не расслабиться. Вот почему они и ликовали, и огорчались одновременно, когда кто-то из их детей слишком много читал, слишком много думал и вообще оказывался выше среднего.

Навредить могли любые книги, но особую опасность таили в себе романы. Художественный вымысел мог легко увести тебя в мир фантастических историй, где все было так изменчиво, сумасбродно и полно неожиданностей, как безлунная ночь в пустыне. Сам того не заметив, увлечешься так, что утратишь связь с действительностью, с беспощадной и твердой реальностью и потеряешь бдительность. А это совсем не годится, если ты представитель меньшинства и должен всегда быть наготове, вдруг подуют враждебные ветры и настанут тяжелые времена.

И уж, конечно, будет только хуже, если наивно надеяться на то, что самое страшное не случится. Потому что оно всегда случается. Магия воображения таила опасные ловушки для тех, кого жизнь вынуждает быть реалистом, а слова могли стать ядом для обреченных на молчание. Если ты рожден в семье выживших и все-таки хочешь читать и предаваться раздумьям, то делай это в тишине, боязливо, обратив взор вовнутрь, и никогда не кричи о прочитанном во всеуслышание. А если ты все равно надеешься на лучшую долю, то пусть это будут простые желания, не слишком страстные и дерзновенные, как если бы тебя обесточили и впредь хватало только на то, чтобы быть посредственностью. Родившись в такой семье, обреченная на такую участь, Армануш волей-неволей научилась приглушать свои дарования и никогда не блистать слишком ярко…

От грез Армануш очнулась, учуяв доносившийся из кухни резкий пряный запах.

– Ага! – воскликнула она, обернувшись к самой болтливой из своих тетушек. – Ты, значит, остаешься ужинать?

– Ой, совсем на секундочку, дорогая, – пролепетала тетушка Варсениг. – Мне скоро в аэропорт, близняшки сегодня возвращаются. Я просто заскочила занести вам домашние манты, а еще… – тетушка Варсениг аж просияла от гордости, – у нас бастурма из Еревана.

– Господи! Манты я есть не буду и к бастурме уж точно не притронусь, – поморщилась Армануш. – Мне сегодня нельзя вонять чесноком.

– Да не волнуйся. Почистишь зубы, пожуешь мятную жвачку – и никакого запаха, – сказала тетушка Зарухи, внося в комнату блюдо мусаки, украшенное веточками петрушки и кусочками лимона.

Поставив блюдо на стол, она раскрыла объятия племяннице. Армануш обняла ее в недоумении: а она-то что тут делает? Но постепенно до нее стало доходить. Какое прекрасно запланированное совпадение: все семейство Чахмахчян неожиданным образом собирается у бабушки Шушан именно тогда, когда Армануш идет на свидание! Все явились под разными предлогами, но с одной целью: собственными глазами посмотреть на этого самого Мэтта Хэссинджера, на счастливчика, который сегодня вечером встречается с их ненаглядной девочкой.

Армануш обратила на родственников почти что отчаянный взгляд. Что же ей делать? Как тут будешь самостоятельной, когда они всегда так близко, что аж жутко. Ну как уговорить их не опекать ее, тем более что у них и без того предостаточно забот? Как освободиться наконец от этого багажа, притом что он у нее тоже в крови и какая-то часть ее личности им гордится? Как ей защищаться от доброты близких? И можно ли вообще защититься от доброты?

– Это не поможет, – с трудом выдавила Армануш. – Никакая зубная паста, никакая жевательная резинка, ни даже это ужасное… полоскание, ничто не способно перебить запах бастурмы. Он все равно держится минимум неделю. Если поесть бастурму, то потом на много дней пропахнешь бастурмой, и твой пот тоже будет пахнуть бастурмой, и дышать ты будешь бастурмой. Даже моча у тебя будет пахнуть бастурмой.