Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

– А какой смысл пахнуть фисташками? – спросила удивленная бабушка Шушан.

Она пропустила начало дискуссии, которая, впрочем, показалась бы ей совершенно бессмысленной.

– Я не хочу пахнуть фисташками. – Армануш посмотрела на отца широко распахнутыми от ужаса глазами.

Это был сигнал бедствия, он должен как-то спасти ее.

Но Барсам Чахмахчян и слова сказать не успел, как на мобильнике Армануш зазвучал «Танец Феи Драже» Чайковского. Она вытащила телефон и с недовольным видом посмотрела на экран. Номер скрыт. Это мог быть кто угодно. Это мог быть даже Мэтт Хэссинджер. Вдруг он звонил, чтобы под каким-то дурацким предлогом отменить сегодняшний ужин? Армануш стояла, напряженно сжимая телефон. После четвертого сигнала она наконец ответила, уповая лишь на то, что это не ее мать. Но это была она.

– Дорогая, с тобой там нормально обращаются? – спросил голос в трубке первым делом.

– Да, мама, – сухо проговорила Армануш.

Она уже, можно сказать, привыкла. Всегда, когда Армануш оставалась у Чахмахчянов, мать вела себя так, словно жизнь ее девочки в опасности.

– Эми? Только не говори, что ты еще дома!

И к этому Армануш, в общем, привыкла. С тех пор как родители расстались, мать тоже будто рассталась с ее именем. Она перестала называть ее Армануш, словно больше не могла любить ее под этим именем. Девушка не рассказывала об этом никому из Чахмахчянов. Есть вещи, которые лучше держать в тайне. У Армануш таких тайн было хоть отбавляй.

– Ты почему не отвечаешь? – не унималась мать. – Ты ведь собиралась уходить вечером?

Aрмануш молчала, прекрасно понимая, что все присутствующие внимательно слушают ее разговор.

– Да, мама, – выдавила она из себя после неловкой паузы.

– Ты ведь не передумала?

– Нет, мама, но почему ты скрыла номер?

– У меня есть причины. Как у любой матери на моем месте. Ты не всегда подходишь, если видишь, что это я звоню, – добавила Роуз с тихой грустью, но тут же снова завелась: – Мэтт с ними познакомится?

– Да, мама.

– Нет, не допускай этого. Это будет самая страшная ошибка. Да они его испугают до смерти. Эти твои тетки, ты их не знаешь, ты такая добрая девочка, ни в ком не видишь зла, но они же ужас наведут на бедного мальчика, набросятся на него с вопросами, прямо допрос ему устроят.

Армануш ничего не ответила. В трубке раздавалось какое-то непонятное шуршание. Похоже, мать одновременно расчесывала волосы и произносила гневную речь.

– Дорогая, ну чего ты молчишь? Они что, все там? – спросила Роуз.

Снова послышалось приглушенное шебуршание, только теперь это была не щетка для волос. Скорее, похоже, будто нечто кашеобразное шлепается в жидкость, а если быть точным – на то, что в шипящую сковородку льют блинное тесто.

– Ох, и что я спрашиваю! И так понятно, конечно, они все явились, все до единого. Держу пари, они меня все так же ненавидят.

Армануш нечего было ответить. Мать стояла у нее перед глазами, в полутемной кухне с ламинатными шкафчиками лососевого цвета. Роуз давно собиралась заново отделать кухню, но не могла найти ни времени, ни денег. Волосы забраны в небрежный пучок, ухо прижато к трубке беспроводного телефона, в другой руке – лопаточка. Она напекла гору блинов, хватит на целую ораву детей, да только детей никаких в доме нет, и в итоге она все съест сама. Отчим сидит рядом, за кухонным столом, помешивает кофе и просматривает газету «Аризона дейли стар».

После окончания университета и женитьбы Мустафа Казанчи поступил на службу в местную компанию, занимавшуюся добычей минеральных ресурсов. Армануш поняла: если ему что-то и нравилось, так это всякие скалы и камни. Он был неплохой человек. Просто немного скучный. Казалось, его вообще ничего не увлекало. Он уже бог знает сколько лет не был в Стамбуле, а у него же там осталась семья. Иногда у Армануш создавалось впечатление, что он бежит от прошлого, но почему, оставалось загадкой. Пару раз она пробовала поговорить с ним о событиях 1915 года, о том, что турки сделали тогда с армянами. «Я об этом мало знаю, – ответил Мустафа в своей учтивой, но натянутой манере, словно стенку поставил. – Это вопросы далекого прошлого. Тебе стоит обсудить их с историком».

– Эми, отвечай, ты будешь со мной разговаривать или нет? – Роуз явно начинала раздражаться.

– Мама, мне надо заканчивать. Я перезвоню позже.

В телефоне что-то щелкнуло, потом шлепнуло. Кажется, мама то ли зачерпнула и вылила в сковородку очередную порцию теста, то ли всхлипнула. Армануш предпочитала думать, что скорее первое. Злая как черт, она снова села за стол и, стараясь ни на кого не смотреть, стала жадно поглощать содержимое своей тарелки. Она не сразу заметила, что по ошибке ест то, к чему вовсе не хотела притрагиваться.

– Господи, почему я ем манты?! – ужаснулась Армануш.

– Не знаю, милая, – воскликнула тетушка Варсениг и испуганно уставилась на нее, словно имела дело с каким-то невиданным чудищем. – Я тебе положила, подумала, вдруг захочешь попробовать. Похоже, тебе понравилось.

Армануш чуть не плакала. Она извинилась, вышла из-за стола и бросилась в ванную комнату чистить зубы, проклиная всю эту идиотскую затею со свиданием. Там она взяла полупустой тюбик пасты и встала перед зеркалом с видом человека, готового навеки отречься от общества и одиноким затворником удалиться на какую-нибудь забытую богом гору. Да разве отбеливающая паста «Колгейт тотал» способна перебить запах злополучных мантов? Может, просто позвонить Мэтту Хэссинджеру и все отменить? Ей хотелось только одного: залезть в кровать и, упиваясь отчаянием, читать купленные днем романы. Читать и читать до потери пульса, до полной отключки. Это было ее единственное желание.

– Эх ты, оставалась бы лучше в постели с книжкой, – с укором обратилась она к своему отражению.

– Глупости какие! – Рядом с ней в зеркале неожиданно возникла тетушка Зарухи. – Ты молодая, красивая и достойна самого лучшего мужчины на свете. А теперь давай добавим немного женского гламура. Подкрась-ка губы, красавица!

Она послушалась. На тюбике, правда, было написано не «женский гламур», а «Вишневый гламур». Армануш от души намазалась помадой, тут же промокнула рот салфеткой и почти все стерла. Именно в этот миг позвонили в дверь. Семь тридцать два. Пунктуальность оказалась-таки одной из добродетелей Мэтта Хэссинджера.

Минуту спустя Армануш улыбалась юноше, который стоял на пороге опрятно одетый, заметно взволнованный и несколько растерянный. Он был на три года моложе, ничтожная мелочь, о чем Армануш не сочла нужным распространяться, но что сейчас было очевидно при первом взгляде на его лицо. То ли Мэтт как-то странно причесал коротко стриженные волосы, то ли напялил одежду, которую обычно не носил, темно-коричневый замшевый пиджак и медового цвета брюки, но выглядел он как подросток во взрослой одежде. В левой руке у него был огромный букет алых тюльпанов. С улыбкой юноша переступил порог и вдруг оцепенел, заметив собравшуюся на заднем плане публику. За спиной Армануш выстроилось все семейство Чахмахчян.