Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

Доктора это нисколько не удивило. Он привык. Женщины всегда плачут.

– Ну-ну, будет, – проговорил он, натягивая перчатки, – все обойдется, не бойтесь. Это же просто как подремать. Поспите немного, может, сон вам приснится, только вы его даже досмотреть не успеете, мы вас уже разбудим и домой отправим. Вы и не запомните ничего.

Когда Зелиха плакала, черты ее заострялись, а щеки западали, что сразу подчеркивало самую выразительную и без того самую заметную часть ее лица. Нос. А нос у нее был и правда выдающийся, орлиный. Все сестры унаследовали такой от отца, но у нее он был горбатее и длиннее.

Доктор похлопал Зелиху по плечу и протянул ей бумажный платок, а потом и всю коробку. Он всегда держал на столе запасную упаковку платков. Фармацевтические компании рассылали их бесплатно. Помимо разной ерунды с логотипами, всяких ручек и блокнотов, они выпускали еще и носовые платки для вечно плачущих пациенток.

– Инжир, вкусный инжир, отличный спелый инжир! – донеслось из окна.

Интересно, а покупатели как его называют? Инжирщик? – подумала Зелиха, лежа на столе в до жути стерильной, белоснежной палате.

Этой совершенной белизны она боялась больше, чем всех хирургических инструментов, даже скальпелей. В белом цвете было что-то от тишины, а в них обоих не было жизни.

Пытаясь ускользнуть от этой немой белизны, Зелиха уставилась на какую-то черную точку на потолке. Она смотрела и смотрела, и постепенно точка стала превращаться в черного паука. Сначала паук просто сидел, но потом пополз. Наркоз расходился по венам, а паук все рос и рос. Вот она уже и пальцем пошевелить не может, вся отяжелела. Борясь с забытьем, она вдруг снова всхлипнула.

– Вы уверены? Может, еще подумаете? – Доктор говорил так нежно, словно она была горсточкой праха, скажешь громкое слово, он и разлетится. – Пока не поздно передумать.

Но нет, было поздно. Зелиха знала: это надо сделать сегодня, в первую пятницу июля. Сегодня или никогда.

– Нечего думать, не могу я ее оставить! – неожиданно для самой себя выпалила Зелиха.

Доктор кивнул, и, словно повинуясь его жесту, в комнату хлынули крики муэдзина, призывавшего верующих на пятничную молитву с минарета ближайшей мечети. Тут же откликнулись с другой, и вот уже мечеть за мечетью вступают в хор. Зелиху передернуло, как от боли. Как она это ненавидела! Раньше на молитву призывал живой голос, а теперь превратился в бесчеловечный электрический рев, разносившийся над городом из динамиков и микрофонов. Все громче и громче. Зелиху совсем оглушило. Неужели на всех мечетях сразу взбесились репродукторы? Или у нее что-то с ушами?

– Сейчас пройдет, все хорошо.

Это был доктор. Зелиха поглядела на него озадаченно. Что, так заметно, какого она мнения об этих электромолитвах? Ну и плевать! Из всех женщин семейства Казанчи она одна не скрывала своего безбожия.

В детстве ей нравилось воображать, будто Аллах – ее лучший друг, и все бы хорошо, только еще у нее была лучшая подруга, болтливая конопатая девочка, курившая с восьми лет. Вся в веснушках, вечно тараторила и сигарету из рук не выпускала. Это была дочка уборщицы, толстой усатой курдянки, которая часто забывала побриться. Когда-то она приходила к ним два раза в неделю и всегда брала с собой дочку. Зелиха быстро подружилась с девочкой, они даже пальцы порезали и кровь смешали, чтобы стать кровными сестрами до гроба. После этого еще недели две вынуждены были ходить с повязками, напоминавшими об их сестринстве.

Когда маленькая Зелиха молилась, то всегда думала об окровавленном бинте. Вот бы и Аллах тоже стал ее братом, а лучше – сестрой по крови.

«Ой, прости! – опомнившись, извинялась она. – Прости, прости, прости». У Аллаха ведь всегда надо просить прощения трижды.

Она знала, что это неправильно. Аллаха нельзя представлять себе человеком. Уж если на то пошло, у него и пальцев-то нет, и крови тоже. И конечно, ему, то есть Ему, ни в коем случае нельзя приписывать человеческие свойства. Что непросто, так как любое из его, то есть Его, девяноста девяти имен как раз оказывалось каким-нибудь вполне человеческим свойством. Он мог все видеть, но не имел глаз; все слышал, но не имел ушей. Он мог до всего достать, но не имел рук. Из всего этого восьмилетняя Зелиха заключила, что Аллах на нас похож, а вот мы на него – нет. Или наоборот? В общем, надо его, то есть Его, как-то так себе представлять, чтобы при этом не слишком представить. Скорее всего, Зелихе и дела бы не было до всех этих высоких материй, не заметь она однажды такой же кровавый бинт на указательном пальце старшей сестры Фериде. Похоже на то, что курдяночка с ней тоже посестрилась. Зелиха чувствовала, что ее предали. И только тут до нее дошло, что с Аллахом не получилось не потому, что у него нет крови, а потому, что у него слишком много кровных сестер, так много, что ему до них в конечном счете и дела нет.

Дружба после этого случая продлилась недолго. Огромный ветхий дом и его упрямая сварливая хозяйка вскоре надоели уборщице, она уволилась и забрала дочь. Зелихе было горько остаться без лучшей подруги, дружба с которой, впрочем, оказалась довольно сомнительной. И непонятно, на кого злиться, то ли на уборщицу за то, что ушла от них, то ли на маму, которая ее до этого довела, то ли на двуличную подругу, то ли на старшую сестру, отбившую у нее сестру по крови, то ли на Аллаха. Она остановилась на Аллахе, ведь на остальных что злись, что не злись, проку нет. А выбрав быть неверной в столь юном возрасте, Зелиха не видела смысла меняться сейчас.

Вот еще один муэдзин присоединился к хору мечетей. Эхо расходилось, как круги по воде. Странное дело, но тут, в палате, Зелиха вдруг стала волноваться о том, что опоздает к ужину. Интересно, что сегодня будет на столе и кто из сестер готовил. У каждой было свое фирменное блюдо, и предпочтения Зелихи зависели от того, кто сегодня стоял у плиты. Ей страшно хотелось фаршированных зеленых перцев, а это было особенно мудреное блюдо, ведь все три сестры готовили его на свой манер. Фаршированные… зеленые… перцы… Она дышала все медленнее, а паук начал опускаться. Зелиха старалась не отрывать взгляда от потолка, но чувствовала, как неуклонно удаляется из палаты и от присутствующих в ней людей. Она вступила в царство Морфея.

Все здесь было слишком ярким, почти глянцевым. Медленно и осторожно она шла по мосту, с трудом пробираясь среди потока машин и пешеходов, мимо рыбаков, застывших в неподвижности, которую нарушали лишь извивавшиеся на удочках червяки. Булыжники под ногами шатались, и, содрогнувшись, она поняла, что под ними ничего нет, только пустота. Вскоре она с ужасом осознала, что наверху было то же, что и внизу, и булыжники дождем сыпались с синего неба. С каждым падавшим с неба булыжником другой булыжник исчезал из мостовой. Над небом и под землей была лишь ПУСТОТА. Булыжники падали с неба, и каждый пробивал дыру внизу, дыра становилась все шире и глубже, и Зелиху стала охватывать паника, вдруг ее тоже без следа заглотит голодная бездна. «Нет!» – кричала она падавшим под ноги камням. «Нет!» – приказывала машинам, но те неслись на нее с бешеной скоростью, переезжали ее и неслись дальше. «Нет!» – умоляла она толкавшихся пешеходов. «Нет, пожалуйста!»