Борис Акунин - Русский в Англии: Самоучитель по беллетристике [litres]

– Тогда-то и переменил я русскую веру на английскую, ибо увидел, что моя прежняя родина Господу досадна и что быть тому месту пусту… Ни разу с тех пор не молился я на прежнем языке, раз русские молитвы до Бога не доходят.

– А что сталось с вашими товарищами? С теми, что прибыли в Англию вместе с вами?

Их тоже старик сейчас увидел, всех троих. Щекастого румяного Федьку Костомарова, мечтавшего о том, чтобы выслужиться в дьяки. Черноглазого Софоньку Кожухова, мечтавшего о злате и яхонтах. Юркого Казаринку Давыдова, мечтавшего повидать не только тридевятые, но и тридесятые царства. Никифорка тоже мечтал – о том, что однажды разгадает главную тайну бытия, потому что не может же быть, что никакой тайны нет, а всё происходит само собой, безо всякого смысла.

Согласно государевой грамоте, по прибытии в «Лундун» отроков развезли по четырем разным городам и школам, чтобы на будущее ведать, какая из них лучше учит, и больше Никифор своих товарищей никогда не видел, их дороги навсегда разошлись. Однако знал из писем, что мечта каждого исполнилась. Как и его собственная.

– Никто из них в Руссию не вернулся. Один, отучившись, стал королевским секретарем в Ирландии. Двое других поступили на службу в Ост-Индскую компанию и прославились. Мистер Козук добывал на острове Борнео алмазы. Мистер Кассариэн плавал в далеких морях и открывал новые царства. Всех троих давно уж нет на свете. Остался только я.

Потому что для исполнения моей мечты потребна долгая-предолгая жизнь, подумал мистер Элфери. Надобно увидеть Божий Год во всей его круглости, от холодов до холодов, с ливнями и засухами, снегами и паводками, росяными утрами и ужасными грозами. Если б люди бытовали разумнее и добрее, то всяк доживал бы до установленного предела, отходил бы как колос ко снопу, без страха и сожаления. Потому что успевал бы постичь тайну. Но дерево жизни сотрясается, дети срываются с его веток лепестками, взрослые – недозревшими плодами, со стуком бьются о твердую землю, и вся она засыпана гниющими паданцами. Вот ветка Господня – одна тысяча пятьсот восемьдесят шестой год от Рождества Христа, по русскому исчислению – семь тысяч девяносто четвертый от сотворения мира. Когда-то Никифор Алферьев был на ней одной из многих почек, а ныне свисает один, потому что все его сверстники канули. И то сказать – мало кому Господь отмеряет восемьдесят два года. А и хватит бы, пора честь знать…

Дотошный Уилл опять что-то спрашивал.

– А?

– Почему вы не вернулись на родину? Потому что у нас в Англии лучше или потому что страна Руссия сгинула и возвращаться стало некуда?

– Ни то и ни другое. Человеку лучше там, где он ближе к Господу, и тут поди знай. Святые отшельники находят душевный покой в диких лесах и суровых пустынях, а иные вельможи несчастны в золотых чертогах. Да и много ль хорошего у нас тут в Англии?

– Мало, – вздохнул Уилл. – Мне пять лет было, когда нашу деревню сожгли «железнобокие». Батюшка еле успел меня и сестренку Пегги из дома вынести, а младенца Джозефа не успел, храни Боже его невинную душу.

– … Да и Руссия сгинула не окончательно, – продолжал про свое отставной пастор. – Сгорела, а после возродилась из пламени, как птица Феникс. Все-таки, выходит, зачем-то нужна она Господу. Возродилась и вспомнила о своих птенцах. Звала обратно к себе, и даже трижды. По-всякому звала – и ласково, и неласково.

– Как это – ласково и неласково?

– Когда установилось в Москве новое царство, вспомнили об отправленных на английскую учебу вьюношах. Приехал в Лондон русский посланник. Из четверых отыскали только меня, прочих в Англии уже не было. «Собирайся, сиротинушка, – сказал посланник. – Заждались тебя батюшка с матушкой, а паче того надобен ты государю. Получишь хорошее место в Посольском приказе, нам английские толмачи очень надобны. Будешь доволен». Но я, хоть и тосковал по родителям, не поехал, потому что не желал быть толмачом и потому что в Руссии мне не позволили бы верить в Бога так, как я обучился на богословском факультете в Кембридже. Потом приехал второй посол. Этот не увещевал – грозил. Ты, говорил он, холоп государев, его царского величества собственность. Добром не поедешь – велю скрутить, в сундук засунуть, тайком вывезем. У меня, говорил, приказ. Насилу я с подворья убежал.

Московитское посольство в Лондоне [114] Неизвестный автор. Русский посол в Англию в 1670 году князь П. С. Прозоровский со свитою. Bridgeman/Fotodom.ru.

– Это вас Господь уберег! – воскликнул молодой пастор, перекрестившись.

– Потом был еще третий посланник, Стивен Волынский – это уже когда я защитил диссертацию и ожидал назначения в свой первый приход. Тот разговор я потом часто вспоминал… «Подобно Спасителю, терзаемому врагами, истомлена бедная наша Родина мучениями и нуждается в защите, – сказал мне посланник с глубокой печалью. – Русская земля в развалинах, повсюду могилы и пепелища. Многие сильные и умелые сгинули. Ученых никого не осталось – это люди хрупкие, они пропадают первыми. Ты, Никифор, молод, обучен английским премудростям, всё про здешние обычаи знаешь и понимаешь – не то что я, скудоумец, которому невдомек, как подступиться к делу. А дело великое. Без английских денег, без английской торговли нам страну не поднять. Возвращайся домой, там ты нужнее, чем здесь. Будешь государю и боярам по английским делам советчиком. Жалованьем тебя не прельщаю, казна наша пуста и живем мы скудно. Сам царь покуда в деревянной избе обитает. Кремлевские терема еще отстраивать надо, да не на что. Нельзя бросать Родину в беде, это грех страшный. Неужто сызнова откажешься? Неужто уподобишься Петру, трижды отрекшемуся от Христа?». Лорд Волынский был умный человек, он умел находить нужные слова. Потом я много раз сомневался, правильный ли я тогда сделал выбор. Угодно ли было мое решение Господу?

Тут реверенд внезапно улыбнулся, что показалось собеседнику странным – ведь голос рассказчика был невесел.

– Я догадался! – вскричал в волнении Уилл Барретт. – Это то самое, о чем вы говорили на своей прощальной проповеди перед отставкой! Что каждому человеку Бог обязательно устраивает самый главный экзамен, когда ты должен сделать некий выбор. И вся твоя предшествующая жизнь – не более чем подготовка к этому испытанию, а последующая – награда или расплата, в зависимости от твоего поступка. Я много потом размышлял об этом.

– Да, в жизни обязательно бывает самое важное решение, – рассеянно кивнул мистер Элфери, все так же улыбаясь. – Но главный свой выбор я сделал не в тот день. Может быть, когда-нибудь расскажу, а теперь ступай, тебе пора идти в храм.