Чармен Крейг - Мисс Бирма [litres]

– Им неведомо лукавство, – говорила мама.

– А что такое лукавство? – спросила Луиза.

– Это когда человек обманывает сам себя, чтобы забыть, как близка смерть.

Иногда они останавливались на ночь в монастырях. Однажды заночевали прямо на куче гниющих фруктов в чьем-то сарае. Когда зубы у них стали совсем уж противно грязными, Хта Хта отыскала особую палочку, которая, если сломать, пахла настоящей зубной пастой. А жаркими днями они освежались в прохладных чистых ручьях, смывая с себя остатки старой жизни.

– А где папочка? – как-то утром спросила Грейс, когда они, стоя на вершине горы, собирались спускаться вниз.

Грейс глазела на небольшую речку, которая змеилась в долине, прокладывая себе путь обратно к Билину, – с тоской человека, не понимающего, что именно ищет, но знающего, что именно это он потерял.

Джонни укоризненно глянул на сестру, и бедняжка уже готова была разрыдаться, но тут перед ними вспорхнула и полетела к востоку стайка попугаев, унося мысли детей в туманные дали по ту сторону горя.

Пока они шли, стремясь к далекой цели, тела их не подводили. Но как только добрались до Киоваинга, с его европейскими кирпичными и деревянными домами и тиковыми плантациями, раскинувшимися до далекой пагоды, все тут же обессилели и расхворались.

Карен, управляющий плантацией, – его все звали Лесной Губернатор – жил с женой и двумя сыновьями-подростками на вершине холма, над тиковым лесом. Он встретил их с искренним гостеприимством, выделил им комнату, накормил горячим супом, но вот его жена, явно сбитая с толку, подозрительно рассматривала мамин шелковый саронг, порванный и грязный.

– Где вы взяли такую ткань? – спросила она.

Смущенный Лесной Губернатор мягко пожурил жену:

– Разве ты не знаешь, что это жена Со Бенциона? Он невероятно богатый человек! Самый богатый человек в Бирме!

– Ну, не самый, – пробормотала мама, и Луиза вдруг застыдилась их богатства.

Младшие слегли с дизентерией, а Луиза, помимо дизентерии, маялась еще и малярией. Из своей комнаты они не выходили, и Луизу не покидало чувство, что они прячутся от жены хозяина, которая, в отличие от своего мужа и улыбчивых сыновей, ни разу не зашла к ним и не предложила помощи. Мама и Хта Хта все эти дни почти не спали, в какой-то момент они откровенно опасались за жизнь Грейси. Хта Хта то и дело принималась рыдать, причитая, как там ее бедный брат, выжил ли он в боях под Инсейном. Даже мама сделалась раздражительной и вспыльчивой.

– Не забывайте, что я говорила вам насчет шума! – резко бросила она, когда Луиза и Джонни затеяли перепалку.

– Но я задыхаюсь! – возмутился Джонни, спертый воздух в комнате действительно провонял болезнью.

– Неважно, – оборвала мама.

Она пытается придумать, что им делать дальше, догадывалась Луиза, борется с отчаянием от своего бессилия.

Однажды ночью их разбудили крики хозяйской жены, обвинявшей мужа в том, что тот грешник. «Сатана привел ее разрушить наш дом!» – орала она. Дети затихли, вслушиваясь в злые слова. Лишь маленькая Молли, будто она все поняла, испуганно расплакалась, и даже мамина грудь не могла ее успокоить.

– Не волнуйтесь, дети, – шептала в темноте мама. – Между мужем и женой такое иногда случается.

Утром мама разбудила их рано. Луиза отметила, что держится она с каким-то особенным достоинством, даже слегка горделиво – подвела брови, напудрилась рисовой мукой, саронг выстиран и заштопан. Даже к ее блузке вернулся первоначальный розовый цвет. Мама вывела их из спящего дома, и какое-то время они просто стояли на вершине холма, пробуждаясь вместе с новым днем и любуясь деревенскими хижинами, рассыпанными внизу. Сонная река огибала очаровательную деревушку, которая безмятежно устроилась в тумане, прорастая между рядами тонких, пока еще голых тиковых деревьев.

– С первыми муссонными дождями, – сказала мама, – появляется новая листва. А вскоре деревья начинают цвести и давать плоды.

– Их можно есть, мам? – спросил Джонни.

– Лучше не надо. – И добавила с печалью: – Делайте только то, что вам скажут, пока я не вернусь.

Луиза с трудом сдержала рвущиеся наружу вопросы. Куда мама уезжает? И почему без них? И с ней все будет в порядке? А с ними ?

– Вы уже почти поправились, – говорила мама. – А Билин опять заняли карены. – Она замолчала, а когда заговорила вновь, голос ее горестно дрогнул. – В этом доме для меня нет места.

Она рассказала, что успела захватить из дома некоторые украшения, в том числе чудесные серьги со звездчатыми сапфирами, она продаст их в Билине, чтобы они могли начать новую жизнь. Она скоро вернется, и им не придется возвращаться в Билин пешком, об этом она позаботится. А пока за ними присмотрит Хта Хта, чтобы их никто не обижал.

– А почему ты не можешь попросить их помочь нам еще чуть-чуть? – спросил Джонни. – Разве не лучше просить милостыню?

– Нет, если человек может сам помочь себе, – возразила мама. – Мы не можем вечно зависеть от других, и не должны.

– А как же папа найдет нас, если ты там, а мы здесь? – вырвалось у Луизы, и в маминых глазах мелькнула боль.

– Он узнает, что мы у друзей. Не тревожься.

Вскоре за мамой зашли крестьяне, собиравшиеся в Билин. Луиза, на которую опять напала невыразимая слабость, стояла с братом и сестрами на крыльце дома Лесного Губернатора и смотрела, как мама уходит.

Как она, грациозная и беззащитная, в нежно-розовой блузке, с высоко поднятой головой, исчезает среди деревьев.

Со Лей был ошибкой, и все же, осторожно бредя по грязной тропе из Киоваинга – прочь от детей, даже мимолетные мысли о которых были невыносимы, – Кхин размышляла, а сможет ли когда-либо вновь испытать то, что испытала с ним.

– Кхин, – сказал он в ту страшную ночь, когда не смог организовать спасение Бенни из лап японцев, – это должен был быть я.

Его уверенность в том, как должно быть, – в мире, где ничто не было таким, каким быть должно, – отозвалась в самой глубине ее сердца. Неожиданно она различила скорбь в его глазах – горе, искавшее утешения, которое она могла даровать, хотя бы на время. Она подошла к нему, взяла его лицо в ладони, все еще почти невинно. И впервые увидела, какое у него тонкое, точеное лицо, с таким характерным подбородком – каренским подбородком, – и какие беззащитные губы, слегка приоткрывшиеся, когда он поднял к ней голову, а затем испустившие стон, когда она прижала его лицо к своей груди. Она все еще надеялась, что это лишь утешающая ласка, но не удивилась, когда его ладони легли ей на ягодицы, не удивилась его неистовому желанию прикоснуться к ней и чтобы она прикоснулась к нему.

Прикоснутся ли к ней так когда-нибудь вновь, думала Кхин, спускаясь к ручью, у которого крестьяне-карены устроили передышку. И как легко поверить, что и в этом побеге из дома Лесного Губернатора она не виновата, на этот раз уж точно она жертва – жертва ревности другой женщины. Но невозможно было отрицать сдержанный интерес, который выказывал к ней Лесной Губернатор, а она вдруг обнаружила, что уступает, но не мужчине (вообще-то она и ушла, дабы не вводить его в соблазн), а признанию в ней женщины, желанной даже в ее бедственном положении. Его сдержанное томление пробудило воспоминания о том, что случилось пять лет назад, когда, отчаянно нуждаясь в поддержке, Кхин растворилась в ощущении, что ее понимают, понимают безоговорочно. Да, с Со Леем она пряталась не только от страха за Бенни, но и от смятения, которое поселила в ней любовь к мужчине, с которым она не могла свободно говорить на родном языке и которому слишком часто приходилось объяснять ее каренские особенности. Она и не подозревала, до какой степени она каренка, пока не появился Бенни – необузданный, задиристый Бенни, который воодушевленно топтал ее склонность к мягкости, незаметности, ее тягу к молчаливому сочувствию. Она не осознавала, до какой степени одинока с Бенни, пока не появился Со Лей.