Чармен Крейг - Мисс Бирма [litres]

Глядя на прочное здание, надежно охраняющее его жизнь сейчас, Луиза успокоенно думала, что он в безопасности, даже, возможно, спит. И вдруг словно ощутила его тепло, почувствовала, как тоска по нему растекается по всему телу. Она осознала, что всю жизнь искала близости, которую Кеннет преподнес ей в дар, чтобы развеять морок отчужденности, в котором она жила до того. Разве не эта отстраненность, отделявшая ее ото всех, кто ей был близок, повинна в том, что он не смог безоглядно доверять ей? Ее непроницаемость, сквозь которую он не смог пробиться, остудила его пыл, но Луиза не была холодной, нет, – она просто боялась.

Сквозь туманную дымку она заметила, как из-за угла здания, давшего студентам убежище, появились солдаты. Размахивая руками, они со всех ног бежали к дорожке, ведущей на улицу. Тут у другой стены закопошилось еще несколько дюжин солдат, и всей толпой они начали отступать к воротам.

У Луизы было всего несколько секунд, чтобы осознать – надо бежать, кричать, спасать, предупредить его и всех остальных в здании. А потом грохнул взрыв, такой оглушительный, что Луиза скривилась от боли и зажала руками уши в подпрыгнувшей на месте машине, но тут же подняла голову, вглядываясь в желтые клубы дыма, взмывающие к небу – вместе с душами, штукатуркой и балками Студенческого союза – в нескончаемый взорванный день.

В канун своего тридцать восьмого дня рождения, в марте 1963-го, генерал Линтон из Каренского революционного совета приказал шоферу отвезти его из столицы в поместье Со Бенциона в Инсейне.

Линтон прибыл в Рангун, порвав недавно с основными силами каренов. Годом раньше Не Вин захватил власть, чтобы защитить Бирму «от распада» (защитить, иными словами, от У Ну, который все охотнее отзывался на призывы каренов и других противоборствующих сил сформировать правительство, которое превратит территорию собственно бирманцев в одно из многих равноправных этнических государств в рамках одной страны). Под властью военных даже бирманцы не имели права на собственное мнение – отсюда и взрыв здания Студенческого союза в Рангунском университете, и последующие массовые аресты видных политиков. Но все же вот он здесь, Линтон, вместе с другими лидерами сопротивления, на пороге мирных переговоров с Не Вином.

Устроившись на заднем сиденье правительственного автомобиля, Линтон подъехал к охраняемым воротам политзаключенного. Неужто охранники караулят только Со Бенциона? Может, они заодно охраняют его знаменитую дочь от нежелательных посетителей вроде Линтона?

Не то чтобы Линтон был похож на чокнутых поклонников Луизы Бенцион. Верно, он смог просидеть достаточно долго, страдая от дебильного содержания ее последнего фильма (народу Не Вина не нужно больше никаких романтических историй или военных былей; для тех, кому приказано стройными рядами маршировать бирманским путем к социализму, только борьба рабочих и труд крестьян). Верно, в этом фильме его сводила с ума не только красота Луизы (необычная, словно бросающая вызов всем классификациям и канонам), но и ее почти простодушная искренность. Невинность, колебания между желанием сохранить и утратить которую она чувствовала еще в юности; тогда он считал себя виноватым, что лишил девочку той наивности, что сохранялась в ней, – Луиза никогда не была свидетельницей их с Кхин интимных отношений, но он присутствовал в их жизни, занимая место ее отца. И, глядя на нее на экране (и в газетах, и в журналах, и на рекламных щитах), он видел одновременно и ту девочку, что мог когда-то невольно обидеть, и девушку, что для него недоступна – и из-за его прошлого с Кхин, разумеется, и, конечно, из-за Не Вина, якобы любовника Луизы Бенцион, которого сейчас не стоит обижать.

Нет, он здесь не для того, чтобы заполучить любовницу Не Вина, напомнил Линтон себе, пока шофер бормотал под нос ругательства, проклиная охранников, лениво возившихся с воротами, но и не для того, чтобы спасти ее. Автомобиль наконец въехал в поместье, и Линтон увидел на холме дом Бенциона, разбомбленные флигели придавали ему вид гигантской подстреленной птицы, рухнувшей с небес. Допустим, он здесь для того, чтобы извергнуть Луизу Бенцион из своей жизни. Нет лучшего способа доказать себе, что она недоступна, чем встретиться с ней лицом к лицу, а заодно и с ее родителями, с которыми он тоже поступил непорядочно четырнадцать лет назад.

Именно Кхин вышла на порог ветшающего дома. Прежде чем она или Линтон произнесли хоть слово, он уже понял, что Кхин готова все повторить, если представится возможность. Ее глаза неотрывно смотрели в его, растерянно, потом с облегчением; ноздри слегка раздувались, как будто она вот-вот рассмеется или расплачется. И это была все та же Кхин, он узнавал ее в едва заметных морщинках вокруг глаз. Все то же изящество, то же достоинство, те же обманутые надежды и уязвимость, к которым добавилось самоотречение, объяснявшее седые пряди в волосах, россыпь пигментных пятен на щеках – пятен, которые говорили, что Кхин уже миновала или скоро минует детородный возраст. А еще остатки нежности и кротости, подобно аромату исходившие от нее. Как удивительно, что ее губы, рот ничуть не изменились. И глаза – все такие же янтарно-карие, с тем же пугающим, концентрированным пылом желания.

– Ты нашел нас, – выдохнула она, голос был ниже, чем прежде.

Она тут же смутилась и молча, неловким жестом пригласила войти.

Глаза не сразу привыкли к полумраку комнаты, но потом Линтону потребовалось лишь мгновение, чтобы разглядеть детали. Он знал, что первые удары гражданской войны достались именно этому дому, но не поврежденные половицы, не изодранная тростниковая кушетка или грубо заштукатуренные стены в первую очередь напоминали о войне, а прежде всего – тишина, застывший свет и воздух, удушливое отсутствие кислорода, которое не позволяло полноценно, с надеждой на будущее дышать. Если этот дом был памятником потерянным жизням, то в той же степени был памятником заточению.

Линтон попытался ответить на полную отчаяния улыбку Кхин. Закрыв дверь, она стояла рядом, разглаживая складки на саронге, а в глазах ее застыл вопрос. Как он нашел их? Внезапно Линтон ощутил присутствие в комнате еще одного человека.

– Тебя невозможно не найти, – сказал он, заставляя себя сосредоточиться на происходящем, а не на напряженном взгляде Кхин.

– Разве? – дрожащим голосом проговорила Кхин.

– Уверена, генерал имеет в виду сплетни в газетах, – донесся другой голос – несомненно, Луизы, но звенящий сарказмом, неведомым героиням ее фильмов.

Обернувшись, Линтон заметил Луизу в дверях, ведущих в столовую. Она была стройнее, чем на экране, и печальнее. Чувственная – безусловно, но утонченная, с изящными чертами лица – более дух, чем плоть. Впрочем, взгляд вонзился в его глаза с вполне физической силой. Как и голос, этот взгляд словно насмехался над ним, над «газетами», о которых она упомянула, – газеты, насколько было известно Линтону, издевательски описывали в мельчайших подробностях ее предполагаемые любовные интрижки, включая аборт и недавнее (нелепейшее) нападение ревнивой жены правителя. Каждая из сенсационных историй сопровождалась дискредитирующей, хотя явно сфабрикованной фотографией: голова Луизы прикреплена к обнаженной фигуре другой женщины в провокационной позе. Казалось бы, очевидная фальшь коллажа восстановит репутацию Луизы, но нет – если толпа одержима идеей, она предпочитает не замечать ничего, что этой идее противоречит. Буквально на днях автомобиль Линтона остановил на углу улицы мальчишка, продававший газеты, первая полоса которых по вульгарности и бессмысленности соответствовала только детскому воплю, обещавшему, что саму Луизу можно купить за мелкую монетку: «Луиза Бенцион – один кьят!» И Линтон, давно убедивший себя, что ему нет ни малейшего дела до мнения толпы, готов был вывернуть карманы до последнего кьята, чтобы купить все до последней газеты у этого мальчишки – купить и сжечь.