Чармен Крейг - Мисс Бирма [litres]

– Не все карены в восторге от его действий, Луиза. В Армии каренов у него есть оппонент, человек, которого знают под псевдонимом Бо Му. Горячая голова, бешено вспыльчивый сукин сын, и говорят, что только его опасается Линтон, и всерьез опасается. И этот человек резко против сделок с режимом, против любых переговоров – даже переговоров с Западом, с которым мы тоже неоднократно обжигались, – в то время как Линтон, похоже, ищет контактов с ЦРУ.

– Это только предположения, папа?

Она могла бы сказать: как можешь что-то знать наверняка ты, заточенный в своем кабинете, черпающий информацию из единственного источника – от бывших узников, навещающих тебя из жалости?

Но она лишь сказала:

– Это же просто бред. Линтон хочет вступить в контакт с тираном, с одной стороны, и с демократическими силами – с другой…

– Они гораздо теснее связаны, чем ты можешь подумать…

Луиза невольно взмахнула рукой, словно отметая всю эту чушь. Отца это задело. На лице его мелькнула страдальческая гримаса.

– Я хочу лишь сказать, – устало проговорил отец, – как ты будешь себя чувствовать, если окажешься связанной с человеком, виновным в гибели Каренского союза?

Тот, кого они обсуждали, был уже на полпути к выходу из поместья; Луиза увидела, как Линтон стремительно спускается по заросшему кустарником холму, словно убегая от всех этих предположений.

– Если это произойдет, – услышала она свой голос, – если Линтон будет виновен в роспуске Каренского союза, я решу, что это лучшее, что могло случиться.

Луиза никогда не осмеливалась высказывать столь радикальные взгляды – разве могла она позволить себе такое, если ее отец всю свою жизнь бился за Каренский союз? Но бойня в университете научила ее, что если история страны формируется этнической ненавистью, то новый диктатор будет строить государство на основе еще более глубокой и яростной ненависти. И если страна стремится к оздоровлению, если страна намерена покончить с ненавистью, то люди этой страны должны действовать вместе. Безусловно, этнические меньшинства страдали и страдают куда больше, чем бирманцы: изнасилования, обезглавливания, четвертования, рабство, не говоря уже о нескончаемой череде унижений, изгнаний, постоянном чувстве неполноценности. Да, небирманцы веками страдали от господства бирманцев, но ведь и сами бирманцы тоже жертвы военной диктатуры Не Вина. Они осознали, что безопасность и правосудие им тоже отныне не положены.

– Я доверяю Линтону, пусть он определит, пришло ли время нам, каренам, отказаться от мечты о собственном государстве или даже от мечты о суверенитете в составе федерации. Возможно, лучше сражаться за улучшение государства, которое уже существует.

Отец долго молча разглядывал ее, будто видел перед собой незнакомку, в которую она вдруг обратилась. Потом сказал:

– Ты гораздо более революционна, чем я. – Помолчал и добавил: – Ты действительно думаешь, что бирманцы смогут преодолеть свой расизм? – И когда она не ответила, продолжил: – Ты веришь в Линтона… Но так и не сказала мне почему. Почему, когда ты даже не знаешь этого человека?

И снова Луиза сдержалась, чтобы не выложить свой единственный аргумент – что с Линтоном она познакомилась много лет назад. Хотя тогда она знала лишь долговязого мальчика-мужчину, который принес ей ржавый старый велосипед и танцевал джиджин, чтобы рассмешить ее, пока она крутила ручку швейной машинки. Который во времена темного отчаяния воплощал для нее надежду и свет. И мечту. Мечту о сплоченной нации, не испорченной вековыми предрассудками. И кто она такая, чтобы говорить за эту нацию, когда один вид пистолета Линтона породил в ней желание обрести силу?

Самым замечательным в лице папы были глаза – большие, широко распахнутые, почти немигающие, – свидетельство десятилетий восторгов, дискуссий и страданий. И когда эти глаза сейчас изучали ее, Луизе показалось, что отец читает все ее мысли, а потому вовсе не обязательно отвечать на его вопрос вслух.

– Если и вправду Линтон стремится к доверию… – снова заговорил отец, и Луизе захотелось оборвать его, признаться, что да, она ничего не знает об этом человеке и его намерениях. – Если он действительно стремится выстроить доверие между людьми, тогда я надеюсь, что у него все получится. Требуются мужество и стойкость, чтобы доверять, когда тебя лишают достоинства, когда тебя стараются превратить в подонка, которым, по их мнению, ты должен быть… Это не под силу большинству людей – мне, боюсь, не под силу. Возможно, Линтон знает способ, как прикоснуться ко злу, не заразившись им. Что бы ни задумал Не Вин, может, именно Линтон сумеет выбраться живым и нравственно окрепшим. Может быть…

Луиза уже почти решилась признаться, что сомневается, но тут отец положил сильную широкую ладонь ей на голову и сказал:

– Вручаю тебя Господу и милосердию его.

Тяжесть его ладони будто говорила, что хоть в нем и достает мужества отпустить ее, но веры, что она сумеет выкарабкаться целой и невредимой, в нем нет.

И внезапно Луиза испугалась, что никогда больше они не будут сидеть вот так, бок о бок. Потянулась обнять его, нечаянно выбила фляжку из руки, а потом они стукнулись головами, одновременно наклонившись за фляжкой, и салон машины окутал запах виски.

– Последняя капля, – улыбнулся папа, поднимая посудину. Поднес фляжку к губам, и Луиза внимательно смотрела на него, пока наконец он не сдался и не опустил пустую фляжку на сиденье между ними. – Просто не могу понять, почему ему… – пробормотал он едва слышно.

– Почему – что? – ласково спросила она.

И по тому, как рассеянно он обернулся к ней, Луиза поняла, что отец решил, будто она уже ушла.

– Почему Линтону нужно соглашаться на условия Не Вина в этих мирных переговорах. Я сказал ему, что не уверен, что хочу в зятья человека, который делает предложение с пистолетом на поясе, а он ответил, что если все дело в этом, мне не следует беспокоиться, что он решил сложить оружие, сдать оружие всей своей бригады.

Как она могла рассчитывать на доверие, если сама не умела доверять? В первые недели их брака, пока Линтон готовился к началу мирных переговоров, которые, вероятно, должны были стать и его капитуляцией, Луиза позволила своим сомнениям оставаться невысказанными. Чего Линтон на самом деле хотел добиться этими переговорами, чего он на самом деле хотел от нее , чего она хотела от их отношений – все эти вопросы она так же утопила в настойчивом желании быть ближе к мужчине, к которому она с каждым днем все больше привязывалась.

Есть такой цветок, много лет назад Луиза видела его в окне комнаты в доме Лесного Губернатора, – белый, широкий, как тарелка, торчащая на конце длинного зеленого стебля. Он раскрывался только в полночь, всего два-три раза, а потом увядал. И вот теперь она – расцветшая однажды девочкой в Киоваинге, а потом еще раз в столь же сложной роли Мисс Бирмы – чувствовала, что расцветает вновь, в тайном свете любви Линтона.