Владислав Романов - Нефертити

Ссора разразилась неожиданно. Нефертити как обычно днём пошла окунуться в бассейн, а первый царедворец, исполняя просьбу Тиу, принёс ей большое полотенце, которое младшая сестра позабыла взять с собой. Илия спустился вниз и раскрыл рот, увидев, сколь легко и грациозно она плавает. Тут он позабыл обо всём, залюбовавшись гибкостью и завораживающей быстротой её движений. Такого пиршества красоты иудей ещё не видел. Потом помог принцессе выбраться из воды, подал полотенце, в которое она завернулась.

Они перебросились несколькими фразами. Так, ничего не значащими.

— Вы так красиво плаваете! — восхищённо произнёс он.

— Обыкновенно, — улыбнулась она.

— Нет, вы так же свободны, как рыбка. У вас движется всё тело, оно такое невесомое...

— Все люди в воде похожи на рыбок, — рассмеялась принцесса.

— Нет, многие напоминают крокодилов или похожи на мёртвый топляк.

Едва он произнёс эти слова, как митаннийка сразу же засмеялась, да так заразительно, что ослепила первого царедворца своей живой мимикой и он совсем потерял память. Стоял и не сводил с неё влюблённых глаз. И на принцессу это как-то особенно подействовало. Она стала неторопливо вытирать волосы, заплетать их в косички и, смеясь, смотреть на него. Юный фараон сверху взирал на них. Тогда правитель ещё и сам не знал, что ревность неожиданно скрутит его в бараний рог. Он и опомниться не успел.

Нефертити поднялась, вошла во дворец, ласково простилась с первым царедворцем, как вдруг жених-ревнивец схватил её за руку, затащил в тронный зал и, прожигая безумным взором, стал требовать от неё отчёта: о чём они говорили, чего от неё добивался Илия и не влюбились ли они друг в друга. Принцесса была потрясена этим яростным и грубым напором властителя. В первое мгновение она не могла выговорить ни слова, широко раскрыв глаза. Затем губы у неё задрожали, она закрыла лицо руками, заплакала и убежала. После этого настал черёд потрясения жениха. Поняв, что натворил, он готов был бежать следом и просить прощения. Но сам идти не отважился. Илию просить не захотел. Отправил мать. Сёстры быстрее договорятся. Тиу вернулась через два с половиной часа. Фараон извёлся, пока её поджидал. Ещё никогда в жизни он не испытывал таких страданий, несмотря на всё своё могущество и величие. Ему показалось, что жизнь кончена. Даже яркое летнее солнце неожиданно померкло, и огромный дворец наполнился сумрачными тенями.

— Ну что, что? — едва Тиу вернулась, забормотал он, встречая мать на пороге.

— Успокойтесь, ваше величество, завтра утром принцесса появится...

— Почему не сегодня? — тотчас перебил он.

— Ей надо успокоиться, прийти в себя, хотя она на вас уже не сердится, ибо я всё ей объяснила, — царица улыбнулась. — Хотя ты немного напугал её...

— А что ты ей объяснила? — взволновался Аменхетеп.

— Объяснила, как это иногда случается с такими нетерпеливыми созданиями, как ты, — ласково улыбнулась Тиу. — Ревности подвержены и боги.

— Почему?

— Ревность — продолжение любви, а то и другое священные болезни. Как они возникают и как от них излечиваются — неведомо никому. Чаще всего они сами и проходят.

— Как сами? — покраснев, спросил властитель.

— Так. Человек просыпается в одно прекрасное утро и ничего не чувствует: ни любви, ни ревности, — с грустью заметила Тиу.

— И с тобой так было?

Царица помедлила и кивнула. Но сын ей не поверил. Он ещё не представлял, как это может случиться с ним. Ему хотелось любить принцессу всю жизнь и умереть от любви к ней.

— А почему она сегодня прийти не может, если уже не сердится?! — проворчал фараон. — С кем я буду ужинать?

— Со мной, если захочешь...

Он вздохнул. Ему не хотелось обижать мать, она только что спасла его, помирила со своей сестрой, ради обладания которой он готов был на любое безумство, но царица не понимала, что значит для него не видеть её до завтрашнего дня.

— Разлука закаляет сердца влюблённых, — загадочно проговорила мать.

— Никогда не упоминай больше про эти глупости! — рассердился правитель. — Закаляет сердца! Чушь какая-то!

На следующий день самодержец вызвал к себе Верховного жреца Неферта. Оставалась одна неделя до конца траура по отцу. Аменхетеп Четвёртый сообщил жрецу, что ждать больше не намерен и собирается объявить египтянам о своей свадьбе.

— Неужели нельзя потерпеть ещё неделю, ваше величество, — удивился Неферт. — Вы ждали больше...

— Я знаю, но ждать больше не хочу! — нахмурившись, категорично заявил фараон.

Аменхетепу Четвёртому шёл тринадцатый год, Неферту сорок восьмой. Ни один мускул не дрогнул на лице Верховного жреца, несмотря на резкий тон правителя. Дерзость и упрямство отличали всех фараонов восемнадцатой династии.

— Я только хотел напомнить вашему величеству о желании вашего отца породниться с дикими касситами посредством женитьбы на их царевне... — степенно и назидательно заговорил Неферт, но юный фараон его тут же перебил:

— Этого никогда не будет!

Фраза прозвучала, как пощёчина. Столь резко с первым священнослужителем не разговаривал даже Аменхетеп Третий, хотя все отмечали при жизни его грубое обхождение с придворными.

Верховный жрец даже смутился и выдержал паузу. Как он ни пытался добиться от Шуада, в чём причина его неожиданной размолвки с царственным отпрыском, жрец ничего толком объяснить не смог. Мямлил, бормотал, наконец признался, что наследнику скорее всего не понравился его наставительный тон, юный правитель вспылил и, видимо, обиделся на то, что жрец продолжал с ним беседовать как с учеником, а не как с истинным властителем.

— Но ты же пришёл на занятия по истории как учитель, чего же тут обижаться? — нахмурился Неферт.

— Да, я пришёл как учитель, — Шуад при этом объяснении как-то странно покраснел, словно чего-то недоговаривая. Неферт недолюбливал своего заносчивого храмового служителя и был обрадован, что фараон наконец-то отказался от его наставлений.

Размышления о постороннем успокаивали. Верховный жрец всегда прибегал к этой привычке, чтобы успокоиться и не выказывать своего раздражения перед властителем.

— Вы, кажется, недовольны моим решением, Неферт? — поинтересовался правитель.

— Я волен вам давать советы, которые внушают мне наши боги, а вы вольны прислушиваться к ним, — уклончиво промолвил главный священнослужитель.

— Вольны, не вольны, мне надоело выслушивать ваши глупости! Не понимаю, как только отец терпел их! Но я не намерен! — отрывисто выговорил фараон.

В его голосе прозвучала явная издёвка, и это задело самолюбие Верховного жреца. Никто никогда не оспаривал великих прав самодержца принимать окончательные решения по любому вопросу, но унижать первого слугу Амона-Ра, высшего божества Египта, самодержец не должен.