Саймон Скэрроу - Кровь Рима [ЛП]

Катон навострил уши. «Придворные? Не Тиридат?»

— И что? Что они хотят сказать? — спросил он резко.

Тот сглотнул. — Мой повелитель, тиран Тиридат бежал из города. Он бежал прошлой ночью со своими остававшимися парфянами. Осталась лишь горстка дворцовых стражников.

Катон и Макрон обменялись удивленными взглядами, после чего Катон продолжил допрос. — Почему он ушел?

— У Тиридата не было достаточно людей, чтобы противостоять тебе. Как только он получил известие о приближении твоей армии, он послал в Парфию за помощью. Никто не пришел. Большинство парфянских солдат были отозваны Вологезом несколько месяцев назад, мой повелитель. Ходят слухи, что парфянам нужны все люди, чтобы справиться с восстанием в Гиркании. У него не было надежды противостоять вашей армии. И вот народ Артаксаты радуется возвращению царя Радамиста. — Он наклонился на одну сторону и посмотрел мимо Катона туда, где за пределами лагеря ждали ибериец и его советники. — Я полагаю, это Его Величество там?

Катон проигнорировал вопрос.

— Кто же отвечает за Артаксату? Армянская знать?

Распорядитель кивнул.

— Они хотят сдаться?

У старика сделалось озабоченное лицо.

— Они хотят обсудить условия, мой повелитель. В обмен на сдачу города аристократы требуют, чтобы вы гарантировали их и мою безопасность от репрессий.

— Репрессий? Не удивлюсь, если армянский народ может захотеть отомстить тем, кто сотрудничал с парфянами. Но их судьба — это не вопрос, который я должен решать. Это будет решать царь Радамист.

Выражение беспокойства, появившееся на лице Аргалиса, приобрело новую интенсивность, и он развел руками.

— Мой повелитель, мы боимся не гнева простых людей, а гнева Его Величества. Интересно, известно ли вам, при каких обстоятельствах он был вынужден покинуть Армению, когда Тиридат захватил трон? Преданность была несколько… разделена среди придворных, можно сказать так.

— Думаю, можно, — холодно ответил Катон. — Это дело между вами, знатью и вашего царя. Как только вы сдадитесь. И позволь мне сказать тебе вот что… — Он наклонился вперед в седле и пристально посмотрел на распорядителя. — Не будет никаких гарантий безопасности для тебя и твоих друзей. Ты сдашь Артаксату законному царю Армении, и сделаешь это немедленно. Если же ты этого не сделаешь, и мне придется взять город силой, то я гарантирую, что выслежу тебя, этих благородных людей и их семьи, и повешу ваши головы на пиках вокруг стен города на корм воронам. — Катон выпрямился и с презрением посмотрел на мужчину. — Таковы условия. Единственные условия, которые мы можем предложить. Принимай их или уходи. Я даю тебе время до полудня, чтобы принять решение. Если ты сдашься, то откроешь ворота, и я поведу своих людей в город. Если ворота останутся закрытыми, мои люди разрушат ваши стены и обрушат огонь и меч на вас и ваш народ, без пощады. Все ясно?

— Да, мой повелитель.

— Тогда проваливай!

Распорядитель резко повернулся и побежал обратно к тем, кто ждал у ворот.

Макрон усмехнулся, глядя, как старик спотыкается и набирает скорость, в ужасе оглядываясь через плечо.

— Ну, парень, ты вселил в них страх всех богов. Они обделаются, когда он расскажет им то, что ты сказал. Отличный ход, насчет голов, которыми накормят ворон.

— Я говорил совершенно серьезно. Если мы потеряем хоть одного человека больше, чем должны, я заставлю виновных заплатить за это. — Катон развернул свою лошадь и рысью направился обратно в лагерь, чтобы доложить Радамисту. Макрон недолго смотрел ему вслед и надул щеки, прежде чем призвать своего коня следовать за ним. Он надеялся, что его друг оставил свои проблемы позади и вновь стал тем человеком, которого Макрон знал раньше. Но теперь, почти все время, в нем чувствовалась какая-то напряженность, усталость от мира, которая являлась лишь слабым отблеском того легкого дружеского юмора, который существовал между ними. Казалось, будто Катон что-то скрывает от него, что-то, что он не смеет открыть Макрону. И это было похоже на отсутствие доверия, которое Макрон считал обидным после всего, что они пережили вместе. Но Макрон уже давно усвоил одну вещь: бессмысленно пытаться выудить это из своего друга. Катон порой бывал упрямым ублюдком и был готов взвалить на свои плечи все тяготы мира, чем рисковать тем, что его сочтут неспособным справиться с такой непосильной задачей. «Парень был витисом для его же собственной спины», — заключил Макрон. Все, что он мог сделать, — это быть рядом с другом и делать все возможное, чтобы уберечь Катона от опасности, когда ее можно было избежать. Именно так друзья и товарищи поступали друг с другом.

Что касается Макрона, мир солдата характеризовался лишениями и насилием по приказу коварных государственных деятелей, в которых честности было не больше, чем в полуголодной крысе. В таком мире величайшим сокровищем были люди, на которых можно было положиться. Люди, которым можно было безоговорочно доверить свою жизнь. Катон был одним из таких редких людей.

Макрон прищурился глядя на солнце, затем постучал витисом по ладони, вышагивая взад-вперед перед колонной. Первые четыре центурии преторианской когорты были выстроены в тесных порядках в трехстах шагах от городских ворот. Радамист и его небольшая группа знати со своими телохранителями сидели на лошадях в промежутке между второй и третьей центуриями, где они были хорошо защищены, когда колонна пойдет по городу. Катон же со штабным отрядом и десятью отборными людьми шли во главе с Макроном.

— Пора, — объявил Макрон. — Полдень, я бы сказал. Или чуть позже.

Катон стоял неподвижно, расставив ноги, сцепив руки за спиной, и не двигался уже почти полчаса, к большому раздражению своего друга. Рядом Кассий с удовольствием грыз кость, пытаясь добраться до костного мозга. Катону было важно вернуть себе ту непоколебимую личность, которую он демонстрировал своим людям до того, как мир рухнул на него при Лигее, и он со стыдом думал о том, что его сочтут слабовольным и неспособным справиться с командирской нагрузкой. Офицер, особенно такого звания, должен заслужить уважение своих людей, чтобы они могли уверенно следовать за ним. Для человека, страдающего от самобичевания, как Катон, сама мысль о том, что его люди будут относиться к нему с презрением или, что еще хуже, с жалостью, вызывала у него тошноту. Постукивание Макрона по витису прервало его размышления, и он зашевелился.

— Терпение, — мягко сказал он и посмотрел на сверкающее в небе солнце. Насколько он мог судить, Макрон был прав. Был полдень. Но ничего нельзя было добиться, если проявить бездумную пунктуальность и отдать приказ распустить людей и продолжать осаду. Лучше дать жителям Артаксаты еще немного времени для тяжелых размышлений.