Кристин Ханна - Четыре ветра [litres]

Она положила приправленные чесноком свиные тефтельки на противень, накрыла полотенцем и прошла в гостиную, где Роуз у печки штопала носки.

Тони, топая, отряхнул снег с ботинок и закрыл за собой дверь. Он сложил руки домиком и подышал на них. Щеки у него покраснели. Волосы торчали сосульками.

– Мельница не качает воду, – сказал он. – Наверное, замерзла.

Он подошел к дровяной печи. Рядом в бочке лежал все уменьшающийся запас кизяка. В годы пыли и засухи животные на Великих равнинах умирали, и безлесная земля теряла источник топлива, который фермеры считали неисчерпаемым. Тони подбросил пару кусков кизяка в огонь.

– От свинарника осталось еще несколько сломанных досок. Пойду нарублю их. Сегодня нам понадобится огонь пожарче.

– Я схожу, – вызвалась Элса.

Она сняла зимнее пальто с крючка у двери, прихватила перчатки и вышла в замерзший мир. Блестящие, обледеневшие перекати-поле ходили колесом по двору, и с каждым поворотом от них отламывались кусочки.

Элса достала топор из деревянного ящика и направилась к бывшему свинарнику, изучающе посмотрела на доски, выбрала одну и размахнулась. Металл, ударив по дереву, отдал в плечо, послышался треск.

Меньше чем за полчаса Элса уничтожила все, что оставалось от свинарника, и превратила его в дрова.

Серое небо давило.

Элса с Энтом на заднем сиденье фургона кутались в одеяла. Лореда сидела отдельно, тоже укутавшись, ее щеки покраснели и горели от непривычного холода. После ухода Рафа она все больше молчала и держалась отстраненно. Элса с удивлением обнаружила, что ярость дочери нравилась ей больше этой тихой подавленности. Роуз и Тони сидели спереди, Тони держал вожжи. Все были одеты в свою лучшую, воскресную одежду, все равно старую и потрепанную.

Тихо было в Тополином в этот день на исходе ноября. Так тихо, как бывает в умирающем городе. Все вокруг было покрыто снегом.

Католическая церковь выглядела одинокой. В прошлом месяце снесло половину крыши, шпиль сломался. Еще одна буря – и ничего не останется.

Тони остановил фургон перед церковью, привязал лошадь к столбу. Наполнил ведро из колонки, поставил его перед Мило.

Элса натянула шляпку-клош на косы и подозвала к себе детей. Вместе они вошли в церковь по скрипящим ступенькам. Несколько разбитых окон заколотили фанерой, и алтарь был погружен в темноту.

И в хорошие годы в городке было не много католиков, а хорошие годы давно миновали. Каждое воскресенье в церковь приходило все меньше народа. У ирландских католиков была своя церковь в Далхарте, а мексиканцы молились в церквях, построенных сотни лет назад. Но все теряли прихожан. Почта Великих равнин доставляла все больше открыток и писем от тех, кто нашел работу в Калифорнии, и Орегоне, и Вашингтоне и советовал родственникам последовать их примеру.

Элса слышала, как в церковь заходят люди. Женщины больше не собирались пообсуждать рецепты, а мужчины – поспорить о погоде. Даже дети молчали. Скрип деревянных скамеек заглушал частый сухой кашель.

В положенное время отец Майкл встал перед алтарем и посмотрел на свою поредевшую паству. Он выглядел таким же уставшим, какой Элса себя чувствовала. Какими они все себя чувствовали.

– Бог испытывает нас. Давайте помолимся, чтобы за снегом пришел дождь. Пришел урожай.

– Бог нам не поможет, – проворчала Лореда.

Роуз с силой ткнула Лореду в бок.

– Бог испытывает нас, но это не значит, что он о нас забыл, – сказал отец Майкл, вглядываясь в Лореду сквозь маленькие круглые очки. – Давайте помолимся.

Элса склонила голову. «Да поможет нам Бог», – подумала она, но молитва ли это? Она точно не знала. Скорее, отчаянная мольба. Они молились, и пели, и опять молились, а потом выстроились в очередь к причастию.

Когда служба закончилась, люди начали украдкой посматривать на оставшихся друзей, соседей. Все отводили глаза. Все помнили, как раньше по воскресеньям они собирались на общие трапезы.

Семья Каррио стояла у обледеневшей колонки.

Мистер Каррио отделился от семейства и направился к Мартинелли, его суровое лицо не выражало никаких эмоций. Все теперь старались вести себя сдержанно, боясь, что если хоть чуть-чуть дадут слабину, чувства польются через край.

– Тони, – сказал он, убирая отросшие волосы с раскрасневшегося на морозе лица.

Это был морщинистый, жилистый мужчина с массивной нижней челюстью и тонким носом.

Тони снял шляпу, пожал руку другу.

– А Чирилло где?

– Рэй получил письмо от сестры, уехавшей в Лос-Анджелес, – ответил мистер Каррио с сильным итальянским акцентом. – Похоже, она неплохо устроилась. Нашла хорошую работу. Он с Андреа и детьми тоже туда собирается. Говорит, здесь нет смысла оставаться.

Наступило молчание.

– Лучше бы мы раньше уехали, – сказал мистер Каррио. – Теперь у нас нет денег даже на бензин. Ты получил весточку от сына? Он нашел работу?

– Еще нет, – сдержанно ответил Тони.

Никто из них не сказал правды о дезертирстве Рафа. Они бы не вынесли, узнай все о его предательстве, его слабости.

– Очень жаль, – сказал мистер Каррио. – Похоже, вы тут застряли.

– Я никогда не брошу свою землю.

Мистер Каррио потемнел лицом.

– Ты что, еще не понял, Тони? Эта земля изгоняет нас. И все будет только хуже.

Каждый день той долгой, необычно холодной зимы Элса просыпалась с единственной целью: накормить детей. Как им выжить? С каждым днем все сложнее становилось ответить на этот вопрос. Она просыпалась в темноте, одевалась без света. Бог знает: ничего хорошего от того, что посмотришься в зеркало, все равно не выйдет.

Губы потрескались от холода и всегда были воспалены, потому что Элса кусала их, когда особенно сильно беспокоилась. А беспокоилась она беспрерывно. Из-за вечного холода, из-за постоянной нехватки еды, из-за здоровья детей. Последнее особенно тревожило. На прошлой неделе школа закрылась – температура в здании упала до двадцати градусов [22] Минус семь градусов по Цельсию. . Запас кизяка таял, и отопление школы стало роскошью, которую никто не мог себе позволить. Поэтому теперь к обязанностям Элсы прибавилось обучение детей. Для женщины, получившей только среднее образование, это оказалось серьезным испытанием, но она ревностно взялась за дело. Больше всего на свете она хотела, чтобы перед ее детьми открылись возможности, которые дает образование.

Только вечером, помолившись с детьми и в изнеможении рухнув в одинокую постель, Элса позволяла себе подумать о Рафе, потосковать о нем. Она вспоминала, каким он порой бывал ласковым. Скучает ли он по ней хоть чуть-чуть? В конце концов, их связывает общее прошлое, и она не в силах разлюбить его. Несмотря на всю боль, которую он ей причинил, несмотря на гнев, который она испытывала, вечером, когда она закрывала глаза, ей не хватало мужа, звука его дыхания и надежды, что однажды он все же полюбит ее. В голове крутилась мысль: И почему я не сказала: «Я поеду в Калифорнию », пока Элса не забывалась прерывистым сном.