Николай Алексеев-Кунгурцев - Сборник Исторические романы. Компиляция. кн.1-6

Чу! Шорох! Все встрепенулись. Но это не отец, это ветер стукнул дверью в сенях. Опять все притихли. Вдруг Миколушка вскочил.

— Тятька! — вскричал он.

Действительно, с крыльца ясно донесся шум шагов. Дверь распахнулась, и в комнату вошел Иван. Взглянула на него жена и ахнула: он был бледен как мертвец.

Дети воскликнули:

— Принес хлебушки?

Отец не отвечал им. Он сбросил овчину и грузно опустился на лавку.

— Что же хлебца, тятька? — спросил Миколка, тараща свои обведенные синевой глазенки.

— Нетути хлебца, касатик!.. — не сказал, а скорее простонал Безземельный. — В ногах у Кузьмича валялся — не дал!

Иван закрыл лицо руками. Миколушка уткнулся лицом в колени матери и заплакал, приговаривая:

— Ах, как есть хочется!.. Хлебушки бы!

Другие дети грустно поникли головой.

Отдернул руки от своего лица Иван, посмотрел на семью: дети сидели, как замерли, Миколушка плакал, по бледно-желтому исхудалому лицу жены медленно катились крупные слезы.

Ни слова не сказал Иван, встал и опять накинул на плечи овчину. Потом взял со стола большой хлебный нож.

— Ты куда, Иванушка? — спросила, сквозь слезы, хозяйка.

— Куда? — глухо ответил муж. — Хлеба добывать! Ну и не поздоровится же теперь тому, кому со мной повстречаться придется! Уложу его — не пикнет!

И он потряс в воздухе ножом.

— Иван! Побойся Бога! Что ты надумал! — в ужасе вскричала жена.

Но Иван, не ответив, вышел из избы.

— Ну и темь же!.. Да и погода ж! Эвон и избы его не найдешь… Долго ль мимо пройти в мраке таком?! И луна, как на грех, реже проглядывает… И понесла меня нелегкая! Экую глупость сотворить, — ворчит, кутаясь в шубу, боярин, грузно ступая по сугробам снега одной из глухих улиц Москвы.

Вдруг он почувствовал тяжелую руку на своем плече, и глухой голос проговорил над его ухом:

— Скидай шубу, боярин, да молись Богу… Конец тебе пришел!

Холодное лезвие ножа коснулось его горла. Однако путник не потерялся. Он с силою оттолкнул грабителя.

— Молись сам лучше о душе своей грешной — пристрелю! — грозно воскликнул он.

Слышно было, как щелкнул курок пистоли.

Луна проглянула из-за облаков и осветила лицо боярина.

— Правитель Борис Федорович! — в ужасе вскричал разбойник и вдруг бухнулся на колени. — Прости! Не погуби! — завопил он.

— Брось нож! — приказал Годунов.

Иван — это был он — далеко отшвырнул ножик.

— Смилуйся! Не ради корысти — ради хлеба пустился на такое! — продолжал молить Безземельный.

— Не врешь? — спросил правитель, смотря на лицо разбойника, казавшееся еще бледнее от неясного лунного света.

— Вот те крест! Посмею ль врать… Дети с голоду помирают. Хлеба корки черствой нет…

Годунов молчал.

— Ладно… После потолкуем… — наконец промолвил он. — Избу Кузьмича знаешь?

— Ведуна-то? Как не знать! Тут недалече.

— Вставай да проводи меня к нему.

— Боярин! Простил ли ты меня, окаянного? — причитал Безземельный, все еще не поднимаясь с колен.

— Сказал — после потолкуем. Веди! — приказал Борис Федорович.

Иван поднялся.

— Ступай впереди. Да помни — пистоль у меня наготове. Чуть что — пристрелю!

— Помилуй, боярин! Да нешто у меня креста на шее нет, чтоб я…

— Ладно, ладно! Веди уж знай!

Они зашагали. Луна то показывалась, то скрывалась. Иван вел Годунова по узким переулкам. Вышли к устью Неглинной.

— Вот и его лачужка… — сказал Безземельный.

Годунов различил покосившуюся ветхую избенку.

— Спасибо. Скажи, будешь еще промышлять разбоем? — спросил Борис Федорович.

— Ни в жисть! Впервой ведь сегодня вышел… Слава богу, не попустил Он до греха.

— Тебя как звать?

Недавний грабитель испуганно взглянул на Годунова:

— Не погуби! Отпусти!

— Да я не хочу губить тебя!

— Зачем же спрашиваешь, как звать?

— Мое дело. Говори!

— Иваном Безземельным… — уныло проговорил тот.

— Узнаю, каков ты человек. Коли взаправду только впервой, да и то с голоду, на разбой вышел — не забуду тебя милостью; если соврал ты — тогда берегись!

— Ей же богу!..

— Хорошо! А теперь запомни: ни отец родной, ни мать родная слова единого слыхать от тебя не должны о том, кого ты тут видел. Затаи в душе это и крепко храни до скончания живота. Слово проронишь — себя погубишь. От меня никуда не сокроешься — на дне речном в песок заройся, и то сыщу! — грозно произнес Годунов.

— Вот те крест святой, что слова никому не пророню!

— Тот-то. А теперь получи пока… Держи руку.

Иван задрожал от восхищения, почувствовав в руке холод нескольких крупных монет.

— Теперь беги отсюда не оглядываясь!

Безземельный не заставил повторить приказания.

— Жена! Детушки! Молитесь Господу! Благодарите Его, Создателя! — прерывистым от радости голосом воскликнул Иван, вбежав в свою хату…

— Хлеба принес? — в один голос разом спросили дети.

— Будет вдосталь у нас хлеба! Гляньте!

И он высыпал на стол золото.

Жена вздрогнула.

— Грешные деньги, Иван! — печально заметила она.

— Нет! Честно достались оне мне! Не допустил меня Бог пролить кровь христианскую.

— Откуда же оне?

— Оттуда! — поднял кверху руку Иван.

Потом он упал на колени, устремив глаза на прикрепленный в уголку почерневший образок, и стал истово осенять себя крестным знаменьем. Потом обернулся к детям:

— Помолитесь, родные, Господу, что спас Он тятьку вашего от греха великого, что послал хлебушки… Жена, молись и ты!

Глубокая тишина наступила в хатке, только шепот молитвы нарушал ее.

Не спится боярышне Аленушке. Быть может, ей мешают спать завывания ветра? Нет, не то! Не дают покоя ей думушки, которыми полна ее хорошенькая головка.

Странные думы, никогда таких у ней не бывало! Прежде она тоже любила мечтать, и бессонные ночи ей знакомы. То были светлые мечты полуребенка, порожденные пытливым, жаждущим познанья умом. Теперь не то. Теперь мечты ее связаны с обликом молодого боярина, даже, вернее, не только связаны, но и порождены им.

Пылкое воображение девушки живо рисует его. Мерещатся задумчивые очи боярина, кажется, смотрят на нее из полумрака тускло освещенной лампадой опочивальни, манят к себе… И она готова ответить на этот призыв, не хочет противиться их таинственной притягательной силе…

— Аленушка! — доносится до нее сдержанный шепот Дуни, постель которой находится в той же спальне, где и Аленушкина.

— Ась?

— Не спится тебе, кажись?

— Да. А тебе?

— Мне тоже.

Немного помолчали.

— Знаешь что, Аленушка… — снова зашептала Дуняша.

— Что?

— Ведь сегодня в последний раз гадать можно… После целый год ждать…

— Да… Крещенский вечер. Верней, ночь…

— Погадать бы…

Аленушка быстро приподнялась с постели.