Ольга Елисеева - Переворот

— Ещё с утра, — также тихо отозвался Гришан. — Побитый, как собака. Домой пошёл отлёживаться. Обещал к присяге приехать. Без него тоже неспособно. Все знают: он герой, никого не выдал.

«Кого тут выдавать? — довольно ухмыльнулся Алексей. — Весь город?»

— ...а посему, — продолжала императрица, — мы, народ православный, не можем терпеть далее поругания своей веры, чести Отечества, славы оружия русского и самого имени России, кои учинил несчастный супруг наш, государь Пётр Фёдорович. По просьбе дрожайших моих подданных я готова до времени совершеннолетия сына исполнять обязанности правительницы. Впрочем, как пожелаете...

Эта смиренная фраза давно была заготовлена ею, и сторонники мгновенно подыграли Екатерине.

— Нет уж, матушка-государыня, царица, — вперёд выступил Григорий Орлов и опустился перед крыльцом на колени. — Желаем тебя видеть самодержавною императрицею Всея Руси!

Следом за ним преклонили колени Алексей Орлов, капитан-поручик Бредихин и другие верные офицеры, а по их примеру и весь выстроившийся полк. Большое дело — вовремя вставить нужное словцо и показать людям, как себя вести.

— Самодержавною императрицею!!! — гремело в воздухе.

Адъютанты Рославлев с Ласунским локтями подтолкнули гетмана в бока, и тот тоже вынужден был встать на колени.

Дело было сделано. Во всяком случае здесь, в Измайловском, и теперь под охраной одного беспробудно верного полка императрица могла двинуться к Казанскому собору, чтоб принять присягу у других воинских частей. Как дела обстояли там, пока неизвестно. Но судя по тому, что творилось в городе, всеобщий энтузиазм не мог не захватить даже колеблющихся.

Таковых оказалось немного. В каждом полку по пять-шесть верных государю офицеров, в основном немцев. Остальные проявили к судьбе свергнутого монарха преступное равнодушие.

Пёстрые толпы горожан запрудили улицы. Лица были по большей части русские, простонародные. Ямщики, разносчики, солдаты, рабочие верфей с окраин. Много чёрного духовенства и монахов. Любопытные бабы всех возрастов. За стенами казарм в уши сразу ударила крепкая родная речь, не разбавленная ни свинцовым немецким, ни лёгким, скачущим итальянским. Булочники, модистки, куафёры, выезжие из всех городов Европы, обшивавшие, учившие и пичкавшие лакомствами петербургскую знать, сидели по домам. Каждый из них понимал, что сегодня не его день, и молился, чтоб развязная солдатня не явилась к нему на квартиру «поздравить с восшествием на престол Её Императорского Величества Екатерины Алексеевны». Откупиться от непрошеных гостей было трудно, а вот рассердить — легче лёгкого.

Кабаки и винные погреба взломали ещё ночью. Солдаты киверами черпали из бочек красное венгерское вино. Возбуждённый гул плыл над городом, сливаясь с радостным перезвоном колоколов, которым приветствовали императрицу все церкви по пути следования.

— Смотри, как тебе рады, — сказал Орлов, наклоняясь с седла к открытой коляске, в которой ехала Екатерина.

— Да? — усмехнулась та. — И на медведя смотреть собираются. Как вы полагаете, капитан, вы и ваши друзья контролируете положение в городе?

Гришан крякнул. В этом он был совсем не уверен. Да и может ли горстка заговорщиков контролировать многотысячные толпы народа?

Казанский собор был уже близко. Возле него на площади выстроились Преображенский и Семёновский полки. Екатерина сразу заметила, что нет Конной гвардии, и это сильно обеспокоило её. Она полностью доверяла Потёмкину и полагала, что только крайние обстоятельства могли помешать ему привести товарищей вовремя. Возможно, в городе остались верные Петру части? Они могли перекрыть улицы и задержать конногвардейцев. Неужели где-то идёт бой?

Карета уже подъехала к высоким ступеням собора, на которых Екатерину встречало духовенство в праздничном облачении. Митрополит держал в руках тяжёлый золотой крест с аметистами. По правую руку от него выстроились сенаторы, сыскавшиеся в городе. Те немногие, кто удостоился чести сопровождать императора в загородную резиденцию, сегодня проиграли.

Возглавлял вельмож Никита Иванович Панин. Чувствовалось, что он нервничает и от этого притоптывает ногой, как камер-паж на первом балу. Его чело хранило следы дурно проведённой ночи, и всегдашнее выражение приятности было смазано кривой подергивающейся улыбкой.

— Рад приветствовать госпожу регентшу... — начал было он и осёкся, поняв по раздражённому движению головы гетмана, что их затея провалилась. — Счастлив приветствовать мою императрицу...

«Так-то лучше», — кивнула Екатерина.

— ...и представить вам высший генералитет и сенаторов, собравшихся здесь для принесения присяги новому государю... государыне. — Никита Иванович всё ещё нарочито сбивался, стараясь напомнить императрице о правах своего воспитанника.

— Господин Панин, — с неожиданной сухостью в голосе осведомилась Екатерина, — где мой сын?

— В городе неспокойно, мадам, — залепетал вельможа. — Я оставил его во дворце под надёжной охраной.

— Сегодня в столице есть что-то надёжное? — скептически бросила императрица. — Дорогой друг, — её тон стал доверительным, — вы единственный человек, на которого я могу положиться. Ступайте немедленно к царевичу и оставайтесь с ним под охраной семёновцев. Гвардейцы знают вас как одного из наших вожаков и будут послушны вашим приказаниям. С вами Павлу ничего не грозит.

Никите Ивановичу оставалось только низко склонить голову и облобызать протянутую для прощания руку. Ловко! Его отсылали в самый ответственный момент.

— А как же присяга? — попытался возразить он.

— В формальностях ли дело? — ободряюще улыбнулась ему императрица. — Поцелуете крест позже. О вашей преданности мне хорошо известно.

Последние слова содержали обидный намёк, и Панин должен был сделать вид, что не расслышал его. «Хорошо же, — думал он. — На первом кону выиграли вы и ваши друзья-гвардейцы. Но не следует думать, что партия закончена». Он поспешил откланяться и исчез за спинами обступивших Екатерину сенаторов.

Начиналась присяга. Преосвященный сказал речь и вытянул вперёд крест, с трудом удерживая его обеими руками. С двух сторон митрополита под локти подхватили священники помоложе. Като стояла возле, милостиво улыбаясь каждому кто подходил целовать крест, а затем ей руку, и мучительно страдала от того, что подмышки у неё мокрые, по спине стекают ручьи, а лицо в пыли. На зоре она не успела умыться, натянула платье поверх ночного белья, протряслась в карете, пропотела и пропылилась насквозь. Чулки, которые в спешке подала ей Марфа, оказались чересчур тёплыми, а дорожные туфли — на слишком маленьком каблуке.

«Только бы умыться, — думала императрица, стараясь протягивать руку не слишком широким жестом, чтоб, не дай бог, не обдать господ сенаторов едким ароматом конюшни. Она скосила глаза на Алексея. Поручик был не лучше неё — тоже грязный и не выспавшийся. Но, кажется, он чувствовал себя привычнее. Только зло поводил в разные стороны головой, как норовистый скакун. Тогда в карете он не позволил себе лишнего. Один поцелуй. Но долгий и глубокий, как нырок под воду.