Ольга Елисеева - Переворот

«Был у меня товарищ, был у меня товарищ...» — как поётся в старой немецкой песне. Теперь товарища нету. И пустым останется одно место за широким орловским столом. Хотя приехал Владимир, да и гости-приятели в доме не переведутся. А всё же...

Но семья есть семья. И Иван привычно жертвовал ей всем, что могло помешать благополучию братьев. Как принёс когда-то в жертву самого себя, отказавшись ради младших от женитьбы и карьеры, требовавших денег. Лишь бы они росли-учились, лишь бы не голодали, лишь бы вышли в люди, встали на ноги.

Оказалось, младшие взлетели так высоко, что упасть оттуда можно только на плаху. И Старинушка опять захлопал вокруг них крыльями, пытаясь оградить от напастей. Да, видно, просчитался. Не то уже время. Есть в придворном житье что-то подлое. Что-то глубоко не по нему. Не по Ивану. Пусть сами разбираются.

— Вот что, братцы, — сказал старший из Орлов под утро, когда скуливший полночи Гришан всё-таки заснул. — Я в ваших делах ничего теперь не смыслю. Живите сами, не маленькие. А мне пора на покой. Я написал прошение об отставке. Надеюсь, государыня мне не откажет. Уезжаю под Москву, опостылело здесь всё.

Он чувствовал, что слова его грянули, как гром среди ясного неба, и заставили присмиреть даже Алехана, в последнее время забравшего себе чересчур много власти в доме. Братья попытались было возразить, но Иван не собирался менять решение.

Один Григорий отнёсся к поступку Старинушки, как к должному. Не стал спорить, уговаривать, предлагать повременить с отъездом. Утром взял прошение во дворец, а вечером вернул подписанное. Эта скорость даже покоробила Ивана. Возможно, в глубине души ему хотелось, чтоб и Гришка поныл вместе с братьями. Но тот сейчас не был настроен проявлять семейные чувства.

С памятного случая в Зеркальной галерее между ним и братьями пролегла полоса отчуждения. Она должна была вскоре изгладиться — Гришан, как добродушный привязчивый пёс, нуждался в хозяевах, — но нынче всё ещё давала себя знать.

О Потёмкине не было ни слуху ни духу. По обмолвкам Екатерины Орлов понял, что его друга отправляют с миссией в Швецию, но где он сейчас, оставалось неизвестным. Гришан удовлетворился малым — жив и слава богу! Расспрашивать не стал, но на душе было пакостно. Если б не стыд за собственное предательство, он немедленно отправился бы разыскивать Грица, чтоб повиниться перед ним. Страшно признаться, но больше всего он боялся, что Потёмкин простит его сразу, с порога, без всяких объяснений, и тем самым ещё больше подчеркнёт малодушие друга.

Счастье ещё, что они не стрелялись. Тоже ведь завели моду дырявить людей из пистолетов! Всё зло из Европы. Впрочем, Гриц не стал бы дуэлировать ни при каких обстоятельствах. Орлов вспомнил случай, как пару лет назад во время вахтпарада задняя рота Конногвардейского полка, в которой находился Потёмкин, неловко развернулась и преградила путь роте преображенцев. Тогда юный лейтенант Семён Воронцов, племянник канцлера, налетел на Грица и сам же обложил его «смоленским быдлом». После парада Потёмкин подошёл к нему и, худого слова не говоря, врезал в челюсть.

Воронцов схватился за шпагу, требуя сатисфакции. Противник только пожал плечами и намеревался отойти.

— Как? Вы пренебрегаете своей честью? — петушился Семён.

— Нет, я пренебрегаю вашей, — процедил Гриц. — Я дворянин и могу рисковать головой только на службе государю. А таких невеж, как вы, учат без смертоубийства. — Он выразительно посмотрел на свой кулак. — Что же касается дуэлей, то эта гнусная затея не имеет к понятию чести никакого отношения.

И ушёл, оставив всех в полном недоумении. Только Гриц так умел! Ему плевать было на то, что о нём скажут. Главное, чтоб он сам считал свой поступок правильным. В этом ли была его сила? Или в обаянии большого беззлобного ума? Орлов не знал, чувствовал только, что изводится по потерянному другу, как Ахилл по мёртвому Патроклу. Ах, зачем, зачем тот попытался примерить его доспехи на поприще любовных ристаний?

Григорий послал очередную косточку в небо, и в этот момент ему доложили о прибытии неожиданного визитёра.

Аудиенции у нового фаворита просил не кто иной, как граф Иван Иванович Шувалов, прежний случайный вельможа Елизаветы Петровны. Озадаченный Григорий велел без дальних церемоний пустить гостя в сад. Граф Шувалов, человек исключительной деликатности, явился перед любимцем государыни в изысканном придворном платье, держался светски и ни словом ни жестом не выразил неудовольствия, что Орлов принимает его запросто, в домашнем халате и турецких туфлях на босу ногу.

Они обменялись приветствиями, Шувалову принесли плетёный стул, и только после нескольких фраз о погоде и ничего не значащих любезностей Иван Иванович решился приступить к делу.

— Случилось так, — произнёс он, подбирая слова и явно испытывая смущение, — что покойной императрице угодно было назначить меня куратором Академии художеств, множество учеников которой жили у меня дома и направлялись за границу на стажировку на мой личный пансион.

Орлов благодушно кивал. Обо всём этом он слышал краем уха, но никогда не вникал подробно.

— Товарищи мои по Академии, господа профессора и Попечительский совет, — сделав над собой усилие, продолжал Шувалов, — ныне, поняв, что мои позиции при дворе ослабли, обвинили меня в растрате казённых денег. Быть может, они полагают, что государыне, которой и моя родня, и я сам доставили много досад, сие будет приятно...

Гришан хмыкнул.

Не зная, как расценить его реакцию, Шувалов поспешил закончить рассказ:

— Я тратил на учеников так много своих средств без записи и учёта, что ныне мне нечем будет оправдаться, если дело дойдёт до суда. В теперешних обстоятельствах мне не у кого искать покровительства. Не соблаговолите ли вы доложить Её Величеству...

— Хотите вишен? — прервал его Орлов. — Угощайтесь. Я сейчас переоденусь, и мы с вами совершим небольшую поездку по городу в открытой коляске.

Гришан встал и, оставив Шувалова в полном замешательстве, исчез за дверями дома. Он не заставил себя долго ждать. Стремительно облачился в приличное для прогулки платье и велел закладывать карту-гондолу.

— Сегодня жарко, так подышим свежим воздухом.

Прихватив с собой соломенную шляпу, полную вишен, Орлов водворился на сиденье рядом с Шуваловым и вольготно закинул руку ему на плечо. Жест, не предусмотренный этикетом, но весьма выразительный.

— Ешьте вишни, граф, и не думайте о печальном, — посоветовал он. А потом крикнул кучеру: — Правь к Академии художеств. Там длинная чугунная решётка такая. Вот мимо неё раз пять проедемся шагом.

Иван Иванович поразился догадливости спутника. Этот простак-гвардеец только-только вступил в должность, а уже понимал, как без слов демонстрировать публике своё благоволение. Если фаворит покажет господам академикам, что расположен к Шувалову, недоброжелатели графа заткнутся сами собой. Не нужно будет даже беспокоить государыню. Тем более что результат беседы с ней непредсказуем: она действительно не любит Шувалова.