Зиновий Шейнис - Солдаты революции. Десять портретов

Распоряжение ретивого губпродкомиссара вызвало жалобы. Стало ясно, что в Губчека будет передан он сам и строго ответит за превышение власти. Документ этот каким-то образом попал в руки Максима Горького, и тот передал его Владимиру Ильичу, стараясь оправдать распоряжение неопытностью губпродкомиссара. В связи с этим Ленин написал руководству Наркомпрода следующую записку:

«Горький передал мне эти бумаги, уверяя, что Гольдин — мальчик неопытный-де.

Это-де кулаки злостно кладут в хлеб снег: ни нам, ни вам. Чтобы сгорел.

Позвоните мне, пожалуйста, Ваше заключение: что следует сделать и что Вы сделали?

С коммунистическим приветом Ленин».

Из Наркомпрода полетела телеграмма в Тамбов: «Немедленно сообщите, приводился ли хоть в одном случае этот приказ в исполнение. Издавая его, Вы превысили полномочия... Отвечайте немедленно мне, копией Совобороны Ленину».

За превышение власти Гольдин получил соответствующее наказание. К счастью, дело не дошло до того, чтобы расстрелять какого-либо заведующего ссыпным пунктом. Повторяем, что случившееся было явлением исключительным для продработников, ибо законность действий была для них железным правилом.

Сразу после назначения Цюрупы ЦК партии и лично Владимир Ильич поручили ему подготовить Декрет о продовольственной диктатуре. Он до деталей продумал все формулировки, а чтобы быть абсолютно уверенным, выехал в подмосковные деревни поближе познакомиться с обстановкой, поговорить с крестьянами.

Сведения об этой его поездке весьма скупы, но все же позволяют рассказать, как это было. Поездом Цюрупа доехал до Серпухова, а оттуда на лошади, запряженной в повозку, прибыл в деревню. Мог он, конечно, отправиться и на автомобиле. Но тогда крестьяне сразу поняли бы, что приехало высокое начальство — автомобили в ту пору были редкостью.

Цюрупа заехал в первый крестьянский дом у околицы. Дом был не бедняцкий, не покосившаяся избенка с проваливающейся завалинкой, а добротный, крепко сбитый, с резными окнами и ставнями. Хозяин оказался середняком с лошадкой, тремя коровами, кое-каким инвентарем. Принял заезжего настороженно, спросил, кто и откуда, зачем пожаловал.

Цюрупа не солгал, сказав, что агроном, интересуется севом, скоро ведь пора и в поле выходить, земля плуга просит.

Приезд нового человека в деревню — всегда событие. В избу набились люди, слушали, что скажет приезжий, скупо, с крестьянской осторожностью и хитринкой отвечали на вопросы. Спрашивали, не знает ли агроном, что Советская власть дальше делать думает. В закромах, конечно, кое-что есть, но ведь и самим жить надо, а не все государству отдавать. Были и вопросы с подковыркой, и неопределенные угрозы неизвестно в чей адрес, осторожности ради — кто его знает, этого приезжего, откуда и зачем прибыл. Агроном вроде агроном, а пальто на нем не худое, больно городское...

Поездка в деревню дала Цюрупе толчок к новым размышлениям, позволила еще лучше понять настроение крестьянства, которое он и так хорошо знал.

8 мая 1918 года Цюрупа выступил с проектом Декрета о продовольственной диктатуре на заседании Совнаркома. Владимир Ильич одобрил проект и предложил создать особую комиссию для его доработки и представить к 18 часам завтрашнего дня, то есть к вечеру 9 мая. Точно в назначенное время Совнарком снова заслушал доклад Цюрупы. Ленин внес некоторые поправки и после принятия решения Совнаркомом подписал Декрет о продовольственной диктатуре.

На следующий день события разворачивались следующим образом. Отметить это очень важно, ибо между наркомом продовольствия и ВЦИКом, в котором довольно широко были представлены левые эсеры, произошел конфликт. Цюрупа заявил об отставке. 10 мая, видимо утром, Ленин написал Цюрупе письмо с просьбой подтвердить решение о создании продовольственных отрядов из рабочих для военного похода на деревенскую буржуазию и взяточников.

Александр Дмитриевич выполнил это поручение Владимира Ильича, но в тот же день, 10 мая, Ленин получил записку Цюрупы с сообщением о том, что в Президиуме ВЦИК только что закончилось редактирование декрета о чрезвычайных полномочиях народного комиссара по продовольствию и он не согласен с некоторыми поправками. Вот текст записки: «Только что закончилось рассмотрение декрета о продовольственном деле в президиуме Ц. И. К. Внесен ряд поправок, отмеченных черными чернилами. Есть весьма существенные, меняющие существо полномочий. Скажите вкратце Ваше мнение, а также сообщите формальный порядок его введения в виду того, что перед принятием декрета мной заявлено о сложении полномочий.

Цюрупа».

Ленин незамедлительно ответил:

«Декрет ухудшен (но, по-моему, в мелочах, и не стоит поднимать оттяжки: это возможно — жалобой в Ц. К. — но, по-моему, не стоит).

Ваше заявление об отставке, пока она не принята, не имеет юрид[ического] значения».

По совету Владимира Ильича Цюрупа к вопросу об отставке больше не возвращался. Не то было время. И не тот он был человек, чтобы прекратить борьбу за хлеб.

Шла весна 1918 года.

До революции в кугушевском имении в эту пору уже бывала в разгаре деревенская страда, заканчивали сев, работали на огородах, в садах, и пчелы роем кружились над бесчисленными пасеками.

Александр Дмитриевич в Узенском вставал раньше всех — и в поле. Любил он бескрайние просторы Приуралья, вековые дубравы, напоенные ароматом хвои, сказочные поляны, на которых можно было увидеть и лису, и зайца, стремглав улепетывающего от своего вековечного врага.

Оставив лошадь где-нибудь у межи, Цюрупа часами без устали обходил поля, беседовал с крестьянами, смотрел, все ли сделано, как положено по агрономической науке. Любил он порядок — не тот педантичный скучный порядок, от которого душу воротит, а мощную гармонию, созданную природой, общение с ней, дающее радость и дарующее душевный покой.

Часто он объезжал поля вместе с Вячеславом Александровичем Кугушевым. Добрая лошадка из знатных конюшен, запряженная в двуколку, быстро несла их от поля к полю, от дубравы к дубраве. Домой возвращались, когда солнце стояло высоко, и вся большая семья садилась обедать. За длинным столом в «едовой», как ее шутя называл Кугушев, рассаживалось много народу, часто приезжали друзья-подпольщики из Уфы, а то и прямо из Петербурга. После обеда Александр Дмитриевич уединялся с ними в своей комнате: обсуждались важные вопросы, задумывались побеги из тюрем, говорили о создании новых организаций партии. Князь Кугушев передавал для этой цели большие суммы денег.

Теперь все это было далеким прошлым, отрезано революцией. Ни в тюрьмах, ни в ссылке, где Александр Дмитриевич провел годы, он, конечно, не представлял себе, что путь будет легким, тем более в отсталой России. Но, возможно, и не предвидел всех будущих трудностей и той ломки, которую и ему лично придется пережить. Надо было обладать великой идейной убежденностью и несгибаемым моральным здоровьем, чтобы в бушующем море увидеть главное. Эти качества в полной мере были присущи бывшему студенту провинциального сельскохозяйственного училища, самому избравшему путь революционной борьбы...