Владислав Бахревский - Царская карусель. Война с Кутузовым

Пост военного министра занимал Михаил Богданович Барклай де Толли. Тоже генерал от инфантерии. В министрах всего год, а труды явственные. В армии небывалая прежде новость – Главный штаб, начальник штаба. Сама структура армии перелопачена. Барклай свёл разбросанные по стране полки в дивизии, в корпуса, причем корпуса, ради их подвижности и боеспособности, устраивает из трех родов войск: пехота, кавалерия, артиллерия. Похвально, что озаботился резервами. Формирует пехотные и кавалерийские дивизии, уже стали явью четыре артиллерийские бригады…

Михаилу Илларионовичу пришелся по сердцу один из первых же циркуляров министра: «Армию отличает неумеренность в наказаниях, изнурение в учениях сил человеческих и непопечение о сытной пище». Так вот прямо и объявил главную беду вооруженных сил государства Российского. Мало того, указал причину, откуда сие проистекает: «Закоренелое в войсках наших обыкновение всю науку, дисциплину и воинский порядок основывать на телесном и жестоком наказании; были даже примеры, что офицеры обращались с солдатами бесчеловечно, не полагая в них ни чувства, ни рассудка. Хотя с давнего времени мало-помалу такое зверское обхождение переменилось, но и поныне еще часто за малые ошибки весьма строго наказывают».

Сей циркуляр не что иное, как указание сверху об отмене аракчеевщины, службы под палками. Забота же о солдатском желудке у Барклая отнюдь не на словах, принялся устраивать склады с продовольствием. «Оборонительные базы» – на случай войны с Наполеоном – устраиваются во Пскове, в Кременчуге, в Смоленске, в Москве.

Министр соответствует месту.

– А вот будет ли соответствовать Кутузов в свои шестьдесят шесть назначению в главнокомандующие? – Михаил Илларионович отложил письмо к дочери и принялся набрасывать черновик ответа министру.

«Получа отношение Вашего высокопревосходительства о предназначения меня главнокомандующим к Дунайской армии, я тотчас приготовился к исполнению высочайшей воли».

Перо столь быстро пролетело по бумаге, что Михаил Илларионович даже придвинулся к листу, изумленный написанным его же рукою. Еще мгновение назад собирался донести министру о недомоганиях своих. Ведь всего две недели тому назад, по дороге из Киева, несколько раз останавливался не ради насморка. Не жил, а плавал.

– Солдат ты, братец! – сказал себе, покачав головою. – И царедворец!

Перо уже снова бежало по бумаге, выводя мысль округлую и нужную до обязательности: «Доверенность государя в толь важном случае заключает в себе всё, что только льстить может человека, хотя бы наименее честолюбивого».

Единственный абзац на листе смотрелся не вполне вежливо, и посему написал еще один: «В летах менее престарелых был бы я более полезным; случаи дали мне познания той земля и неприятеля; желаю, чтобы мои силы телесные при исполнении обязанностей моих достаточно соответствовали главнейшему моему чувствованию, то есть приверженности к лицу государя, ныне над нами царствующего».

Перечел, поставил подпись:

«Генерал от инфантерии Голенищев-Кутузов».

Теперь можно было и дочери письмо дописать.

Сколько ни проживи на белом свете, невозможно на землю наглядеться.

Михаил Илларионович смотрел, не отрываясь, в окошко кареты.

Земля освободилась от снега, но тепла нет – слежалая прошлогодняя трава мертва. А все равно от мира Божьего глаз не отвести.

Впереди война. Сто тысяч забот на бедную голову. Однако ж думать наперед степенные лета не позволяли. Молодость раскидывает умишком так и этак, планы строит, ловким выдумкам радуется: раз-два – и звезда на грудь!

Мудрость мудрому силы бережет.

В голове лишь то, что глаза увидели: нерасцветшая весна, птицы, деревеньки.

Покидал Вильно по-солдатски. Город хороший, пригожий, но приказ есть приказ. Михаил Илларионович и теперь не пускал в сердце сожаления, хотя перед глазами вставали то барокко церковки Казимеро, то готические храмы Миколояус, веер древних улиц с горы Гедимина, а более всего – Нярис, не больно великая река среди зеленых берегов. Литва – страна зеленая…

Государь, мстившей за Аустерлиц, за то, что воевал не по Кутузову, а по Фулю, по планам австрияков, очаровавших Его Величество, засунул ненавистного старика подальше от себя, в литовскую глушь, это после губернаторств в Петербурге, в Киеве. А Михаил-то Илларионович был терпелив и даже рад своей удаленности от Зимнего. Разве что с семьей в разлуке. Но вся его жизнь – разлука на разлуке. Если душою-то не кривить, он полюбил свою жизнь в сей скромнице стране. Всех хлопот на губернаторстве – пришлось границу обустраивать. Всего один казачий полк – четыре сотни сабель – смотрел за дистанцией в двести с лишним верст… Добился присылки еще двух полков, обязал «полицию употребить за чужестранцами тайный надзор»… Наладил поставку с чугунных заводов снарядов к тяжелым орудиям.

Встряхнулся, отер лицо руками. Прощай, Литва! Прощай!

– Господи! Все перемены к лучшему! – вслух сказал.

Да как же не к лучшему – знать, ахти как приспичило, коли в главнокомандующие ставят… Кутузова!

Земля всё бежала, бежала от ездока и замерла. Смена лошадей.

Михаил Илларионович прошел в горницу постоялого двора. Чисто. Рушники на иконах.

Хозяин, увидевши перед собой генерала, перепугался:

– У нас на обед галушки да тюря!

– Из чего тюря-то?

– Квасок, сухарики аржаные, лучок.

– Перьевой?

– Перьевой. Пока тепла нет, в горшках рощу.

Михаил Илларионович умылся под рукомойником, сел за стол.

Сопровождающие засуетились, спрашивая, есть ли где приготовить из своего, но Кутузов остановил их:

– Поторапливаться нужно. Тюрька тоже еда.

Еще кто-то приехал. Дверь отворилась, и в горницу, как горох, посыпались ребятишки. Вслед за детьми явилась их мать. Замерла у порога – генерал за столом.

– Что остолбенела? Ты у меня, как жена праотца Лота! – весело сказал священник, заходя в дом, и тоже увидел генерала.

Михаил Илларионович поднялся, поклонился, приглашая матушку занять его место. Подошел к священнику, сложил руки:

– Благослови, отче!

Батюшка благословил.

– Тут у них одна тюрька.

– Да мы токмо водицы испить, ваше высокопреосвяще… прео… прео… – спуталась матушка, пылая щеками. – Штанишки еще одному поменять. Да уж ладно, поедем! Нам до дому всего десять верст.

– Вот и делайте свое дело, – сказал Кутузов, глянувши на Кайсарова.

Тот исчез, явился с конфетами.

Детки ужасно стеснялись, но, получив конфеты, просияли глазками, глядели на генерала одобрительно. Михаил Илларионович усадил батюшку на лавку, сел рядом.

– На войну еду, отче. Помолись о рабе Божьем Михаиле. – Батюшка сидел ни жив ни мертв. – Как изволите называть ваше благочестие?